Журнал «Если», 1994 № 04
Шрифт:
— А теперь спать, — сказала Маргарет. — Когда ты проснешься, наш папочка уже приедет.
— А почему он приедет? — задавал вопрос четырехлетний мозг, стараясь удержать от сна десятимесячное тельце.
Уложив ребенка, Маргарет прошла на кухоньку и поставила таймер для гренок. Затем она извлекла из гардероба новое платье, туфли, белье — все новенькое, купленное неделю назад и приготовленное ко дню приезда Хэнка. По пути в ванну она вынула газеты из факса и, перетащив в ванную все свое добро, с наслаждением
Она просматривала газеты невнимательно. Сегодня ее не так, как обычно, интересовали национальные новости. А вот статья знакомого генетика — число мутаций увеличивается… но мой ребенок нормальный! Потом она заметила в газете небольшую заметку. Она касалась Оак Риджа 1947 года. Как раз тогда Хэнк оттуда уехал. Только два или три процента родителей, виновных в убийстве своих детей-мутантов привлекаются к ответственности… Но ко мне какое это может иметь отношение? Мой РЕБЕНОК НОРМАЛЬНЫЙ.
Она была одета, причесана и оставалось лишь коснуться губ помадой, когда в дверь позвонили. И впервые за восемнадцать месяцев она услышала такой сладкий звук ключа, который зашуршал в двери еще прежде, чем отзвенел звонок.
— Хэнк!
— Мэгги!
И больше они ничего не могли произнести.
Миновало столько дней и месяцев, столько новостей сложилось в невероятные груды, столько всего надо было сказать… что она просто стояла, глядя на мундир защитного цвета и незнакомое бледное лицо. Она восстанавливала его черты пальцем памяти. Та же высокая переносица, те же широко расставленные глаза, густые брови, крепкий подбородок, правда, линия волос чуть отступила, обнажив лоб. Бледный… ну конечно же, бледный. Все эти месяцы он провел под землей. И кажется чужим…
Она успела подумать об этом, прежде чем его рука дотронулась до нее и в одно мгновение пересекла пропасть шириной в восемнадцать месяцев. Они продолжали молчать, но теперь им не нужны были слова. Они были вместе, они были одним человеком, и этого было достаточно.
— А где малышка?
— Она еще спит. Она вот-вот проснется. Но в этих словах не было нетерпения. Голоса звучали так, словно войны и разлуки более не было. Маргарет подняла с пола его шинель и повесила в шкаф. Она прошла на кухню посмотреть, как запекается мясо, а он один стал обходить комнаты, вспоминая и возвращаясь в свой дом. Она нашла его у детской колыбельки.
Она не видела его лица, да и не было в том нужды.
— Я думаю, что ее можно разбудить, — Маргарет откинула одеяльце и подняла на руки белый сверток. Веки девочки дрогнули и сонные карие глаза лениво открылись.
— Привет, — осторожно произнес Хэнк.
— Привет, — ответила девочка. Конечно, Мэгги писала ему, но самому услышать… Он повернулся к Маргарет.
— Она на самом деле…
— Конечно, она все может, дорогой, — но не это важно. Она может делать и все то, что делают
Маргарет перенесла девочку на большую кровать.
Несколько секунд Генриетта лежала смирно и с опаской смотрела на родителей.
— Ползти? — спросила она, наконец.
— Конечно. Твой папа никогда этого не видел.
— Тогда поверни меня на животик, — сказала девочка.
— Ой, конечно же! — Маргарет перевернула девочку на живот.
— В чем дело? — спросил Хэнк. Голос его звучал обычно, ровно, но в нем появился полутон, который изменил атмосферу в комнате. — Я думал, что они сами переворачиваются.
Маргарет не заметила перемены в тоне Хэнка.
— Этот ребенок, — сказала она, — делает то, что пожелает.
Глаза Хэнка помягчели, когда он увидел, как его дочка ползет по кровати.
— Ах, ты хитрюга! — засмеялся он. — Знаешь, на кого она похожа? Ты когда-нибудь видела бег в мешках, что устраивают на пикниках? Да развяжи ты ей руки!
Он наклонился, чтобы развязать бант, которым мешок был завязан на ее шее.
— Я сама, милый, — сказала Маргарет.
— Не упрямься, Мэгги, — возразил Хэнк. — У тебя это первый ребенок, а у меня было пять младших братьев.
Он развязал бант и хотел вытащить наружу ручку.
— Давай, не упрямься, — приговаривал он. — А то все подумают, что ты червячок, а не девочка, которая уже скоро будет ходить.
Маргарет стояла рядом и улыбалась.
— Скоро ты услышишь, как она поет, — произнесла она.
Его пальцы потянулись погладить плечо девочки, но вдруг он понял, что руки у нее нет — под кожей плеча он почувствовал мышцы, которыми ребенок пытался помочь себе ползти.
Его жена стояла рядом и говорила:
— Она уже научилась петь «Джингл-беллз». Левой рукой он провел по другому боку и дальше туда, где должна была быть нога…
— Мэгги, — сказал он, убирая руки. В горле его пересохло. Он говорил очень медленно. Голова кружилась, но он должен был спросить, чтобы не счесть себя сумасшедшим.
— Мэгги… почему ты… почему ты мне не сказала?
— Что сказать тебе, милый? — голос ее звучал, как извечно звучит голос женщины, которой приходится объяснять мужу какую-то элементарную истину.
Неожиданная вспышка ее смеха прозвучала естественно и обычно:
— Неужели она мокрая? А я и не заметила?
Она не заметила.
Он гладил тело дочки — нежное, маленькое тело, лишенное конечностей. О Боже! О всемогущий Боже! — Его голова затряслась и мышцы гортани сжались в неудержимом пароксизме истерии… он не мог отнять ладонь от тела дочки…
О, БОЖЕ! ОНА НЕ ХОЧЕТ ВИДЕТЬ…
Александр Суворов
СОЦИАЛЬНЫЙ ПАРАЛИЧ