Журнал «Если», 2004 № 03
Шрифт:
Фрейли нахмурился. Это выражение мне запомнилось еще на лекциях по физике; он не рассердился, а просто не находил ответа. Потом улыбнулся и сказал:
— Какого черта! Не знаю, что из этого выйдет, но давайте спустимся в игорный зал, и я вам постараюсь объяснить.
Пружинистой походкой он пересек кабинет и повел меня вниз по лестнице, укрытой за шпалерой растений в горшках, которые высотой поспорили бы с живой изгородью.
Помещение было освещено, как пустыня Мохав в полдень, и если это был игорный зал, то на мне подштанники цвета лаванды. Если меня и выгнали с третьего курса, это еще не значит, что я не сумею узнать лабораторию, когда увижу ее. Электронный микроскоп и масс-спектрограф внушали почтение, но когда я увидел компьютер, которым доктор обзавелся для обработки экспериментальных данных, то понял, что хозяин куда богаче, чем мы полагали.
Смутила меня пентаграмма, выложенная цветными плитками на полу.
Он проследил направление моего взгляда и просиял.
— Совершенно верно. В основном — наука, но немало и того, что называется Древним Знанием.
Профессор подошел к рабочему столу и взял сверкающий аппаратик, мне неизвестный. Пока он его настраивал, я стоял, опустив руки и стараясь понять, то ли он просто водит меня за нос, то ли напрашивается на водворение в ближайшую психушку.
Он нагнулся, порылся в груде всякой всячины возле стола и вытащил шахматные часы с двумя циферблатами, которыми пользуются на турнирах. Затем вошел в пентаграмму, поставил часы в центральной точке, вышел из пентаграммы и навел на часы непонятный инструмент.
Часы пошли рябью.
Точнее описания я не нахожу. В воздухе вокруг шахматных часов возникли светящиеся полихромные вибрации, а потом они исчезли, оставив после себя пачку зелененьких купюр, самых что ни на есть нормальных баксов, придавленных сверху несколькими монетками.
Хозяин ухмыльнулся и жестом пригласил меня поднять пачку.
Купюры были новенькие — чистые и хрустящие. Фрейли с гордостью сообщил:
— Простое приложение потенциальной эквивалентности. Часы, — он указал на деньги в моих руках, — стоили чуть меньше двадцати долларов. И я всего лишь сделал их из потенциального эквивалента прямым эквивалентом. Очень просто, если знать, как. — На мгновение он нахмурился. — Конечно, иногда я получаю серебряные сертификаты выпуска до шестьдесят третьего года и серебряные монеты: я еще многого не понимаю.
— Не так уж просто, — возразил я. — Не то кто-нибудь уже давно открыл бы этот способ.
Серебристые брови Фрейли изогнулись, придав ему сходство с насмешливым херувимом.
— Кто-то и открыл. «Если я увидел дальше других, то потому лишь, что стоял на плечах исполинов…»
Все еще цитирует Ньютона. Своего идола.
— Некоторые указания я нашел в манускрипте, написанном второстепенным алхимиком, который вел свои изыскания под эгидой Фридриха Вюрцбургского.
— Знаменитого Фридриха? Того, который перевешал всех алхимиков, оказавшихся в его владениях?
Фрейли одобрительно кивнул:
— Того самого. Видимо, аллергия на алхимиков у него возникла в результате общения с этим, самым первым. Думаю, бедняга наткнулся на поразительный эффект, но проигнорировал принцип потенциальной эквивалентности. Всякий раз, когда он метаморфировал свинец ценой в десять баксов, золота он получал ровнехонько на десять баксов. При таком раскладе вряд ли можно извлечь хоть какую-то прибыль.
Он протянул мне сверкающую штуковинку и сказал:
— Моя первая действующая модель. Без пентаграммы не включается и ненадежна в определенные лунные фазы. Испытал ее во время затмения и получил зеркальное отражение русских серебряных рублей конца десятых годов девятнадцатого века.
Я держал аппаратик очень осторожно, чтобы ненароком его не включить. Никаких движущихся частей, просто набор металлических серебристых неопределенностей, соединенных под прихотливыми углами.
— Можете не осторожничать, — улыбнулся Фрейли. — Часть формулы — мысленная, и вне пентаграммы она ни на что не подействует.
— Понимаю, — сказал я, — почему вы объявляли эти суммы результатом азартных игр. Но признайтесь, что именно вы… конвертировали?
Неожиданно ученый смутился. Потом ухмыльнулся, как застенчивый школьник.
— «Кадиллаки».
Я расхохотался.
— А вы знаете, сколько здешних полицейских выслеживает шайку угонщиков «кадиллаков»? За последний год кто-то прибрал к рукам по меньшей мере пятьдесят автомобилей этой марки. Так это вы?
— Угу, — кивнул он. — Не люблю их. Огромные, вонючие, громкие, жутко неэкономичные. На сумму, в которую обходится сборка одного «кадиллака», можно выпустить четыре-пять «фольксвагенов», и в наши дни такое расточительство нестерпимо. Вы отдаете себе отчет, — его тон из виноватого стал агрессивным, — что средний «кадиллак» конвертируется в неполные пятьсот долларов? Вот их реальная цена!
— Ну а деньги, на которые вы «нагрели» страховые общества? Не очень этично.
— Полная нелепость! Страховые общества покупают всех политиков, которые им требуются, чтобы ввести обязательное страхование машин по выгодным им расценкам. И еще. Почти все страховые клиенты — те самые идиоты, которые последние тридцать лет голосовали против повышения заработной платы преподавателей. Я доплачиваю себе даже меньше того, что получал бы — причем почти ничего не делая, — если бы стал промышленным консультантом.
Вероятно, на лице у меня отразились сомнения, потому что физик продолжал:
— Я хотел обеспечить моим дочерям высшее образование и заплатить за дом — что вполне по карману квалифицированному автомеханику или водопроводчику, но только не профессору! Если бы Карла не сумела окончить школу первой ученицей с правом на стипендию, возможно, мне пришлось бы приняться еще и за «крайслеры».
Отмахнувшись от его доводов, я задал вопрос:
— Видимо, у вас есть портативная модель этой штуковины?
Фрейли вытащил плоский кожаный футляр с кисточками, что-то вроде сильно увеличенного брелока для карманных часов.
— Абсолютно портативная, — согласился он. — Не зависит от пентаграмм, расположения планет и состояния духа.
— Полегче, профессор. Вы же ее не продаете. Я даже не вполне понял, почему вы мне ее показали.
Фрейли посмотрел мне прямо в глаза и снова расплылся в своей застенчивой, обезоруживающей улыбке:
— Мне нужна помощь, чтобы как-то объяснить властям появление этих денег, и я вспомнил ваше чувство юмора. Оно было своеобразным даже для студента.