Журнал «Если», 2004 № 05
Шрифт:
Но если снег глубок…
— Я впереди, — говорит Гэри, пристраивая поудобнее маленький рюкзачок для восхождения, и медленно тащится наверх, чтобы заменить меня. На верхушке узкого кулуара тянется каменная полоса, и он, шагнув с нее, либо провалится в рыхлый снег, либо ступит на плотный наст. Если поверхность твердая, все мы окажемся на ней, используя «кошки», чтобы вонзаться в снег следующие два часа подъема на вершину, хотя отсюда вершина по-прежнему не видна.
Пожалуйста, Господи, пусть она будет твердой!
Я пытаюсь оглядеться. Прямо под моими ногами — обрыв до невозможно
— О’кей, — говорит Гэри, ступая со скалы.
И проваливается по пояс.
Уж не знаю, откуда у него находятся силы и дыхание обругать последними словами снег, а заодно и тех богов, которые насыпали его здесь в таком количестве. Он делает рывок вперед и буквально плывет. Дальше снег еще глубже. На этот раз Гэри утопает по самые подмышки. Он набрасывается на снег с ледорубом. Бьет по нему варежками. Но снежное поле и К2 его игнорируют.
Я падаю на колени, прямо на острые камни, прижимаю к себе ледоруб, и плевать, что мои всхлипы слышат остальные и что замерзшие слезы не дадут векам закрыться. Экспедиция закончена.
Канакаридес медленно подтягивает свое членистое тело на последние десять футов кулуара, бредет мимо валуна, у которого Пола выворачивает наизнанку, мимо меня, стоящего на коленях, к последнему клочку твердой почвы, до снежной ямы, где тонет Гэри.
— Теперь я пойду первым, — говорит он, вкладывая ледоруб в крепление. Его проторакс сдвигается ниже. Задние лапы — вниз и наружу. Передние вращаются вниз и вперед.
Канакаридес ныряет в крутое снежное поле, как пловец-олимпиец, срывающийся с трамплина. И я вижу, что он уже миновал Гэри, барахтающегося в мягком снегу.
Жук, наш жук, раскидывает и расшвыривает снег передними лапами, разгребает согнутыми ковшиком пальцами, уминает своим бронированным верхним сегментом тела, плывет, гребя всеми шестью лапами.
Это наверняка недолго продлится. Такого не выдержит никто. Ни у одного живого существа не хватит на это воли и энергии. До вершины — семьсот или восемьсот почти вертикальных футов.
Канакаридес плывет-брыкается-продирается на пятнадцать футов вверх. Двадцать пять. Тридцать.
Поднявшись на ноги, чувствуя, как колотят в висках неумолимые молотки, ощущая вокруг невидимых альпинистов, призраков, скитающихся в тумане боли и отчаяния Зоны Смерти, я прохожу мимо Гэри и начинаю карабкаться следом, барахтаясь и пропахивая повторно уже разрушенный снежный барьер.
Мы выходим на вершину вместе, рука об руку. Все четверо. Для этого гребень вершины
Многие вершины восьмитысячников имеют нависающие карнизы. Бывает, что после всех усилий альпинист делает последний шаг к триумфу и падает вниз, на милю или больше. Мы не знаем, имеется ли такой же карниз у К2, но, как и многие из этих бедняг, слишком устали, чтобы это проверить. Канакаридес не может ни стоять, ни ходить, после того как прокладывал путь через снежное поле на высоту больше шестисот футов. Последнюю сотню футов мы с Гэри несем его, подхватив под передние лапы. К моему полнейшему потрясению обнаруживается, что он почти ничего не весит. Вся эта энергия… неукротимый дух… при массе не более ста фунтов!
Но карнизов не оказалось. Мы не свалились.
Погода держалась, хотя солнце уже садилось. Последние лучи проникали сквозь парки и термскины, согревая нас. Темная лазурь неба несравненно более глубокого цвета, чем аквамарин. Вероятно, не найдется слов для подходящего описания такого оттенка.
Перед нами простирается неоглядная ширь, до самого изгиба земли и дальше. Над этим изгибающимся горизонтом поднимаются два пика. Их ледяные вершины отсвечивают апельсинами в закатном свете далеко-далеко на северо-востоке. Возможно, где-то в Китайском Туркестане. К югу раскинулась мешанина находящих друг на друга пиков и прихотливо изогнутых ледников — это Каракорум. Я различаю одно совершенное творение природы — Нанга Парбат: Гэри, Пол и я поднимались на нее шесть лет назад. Немного ближе находится Гашербрум. У наших ног, именно у наших ног высится Пик-Броуд.
Кто бы подумал, что его вершина покажется сверху такой широкой и плоской?
Мы все развалились на узкой вершине, в двух футах от отвесного северного обрыва. Я все еще не выпускаю Канакаридеса, вроде бы помогаю, но на самом деле поддерживаю его и себя.
Богомол щелкает, шипит и пищит. Трясет клювом и пробует снова.
— Извините, — выдыхает он наконец. Воздух со свистом выходит из ноздрей клюва. — Я хотел спросить, каковы традиции? Что мы должны теперь делать? Есть ли какая-то церемония для таких случаев? Требуемый ритуал?
Я смотрю на Пола, который, кажется, немного оправился от недавней апатии. Мы оба поворачиваемся к Гэри.
— Постарайтесь не испохабить сделанного, откинув копыта, — пыхтит Гэри между выдохами. — Большинство альпинистов умирает во время спуска.
Канакаридес, похоже, серьезно над этим задумывается, но после небольшой паузы настаивает на своем.
— Да, но здесь, на вершине, должен состояться какой-то ритуал…
— Снимки героев, — стонет Пол. — Требуется… сделать… снимки… героев.
Инопланетянин кивает.
— А… кто-нибудь принес изображающий прибор? Камеру? У меня нет.
Мы переглядываемся, хлопаем себя по карманам парок и начинаем смеяться. На этой высоте смех звучит, в точности как кашель трех больных чаек.
— Значит, снимков не будет, — изрекает Гэри. — Тогда мы должны воткнуть флаги. Донеси флаг до вершины — таков наш человеческий девиз.
Эта прочувствованная речь настолько выбивает Гэри из колеи, что ему приходится низко опустить голову между поднятых колен и немного подержать в таком положении.