Журнал «Если», 2006 № 11

Журнал ЕСЛИ

Клоп с Кошмариком меня раззявой обозвали, а за что? Сами-то не лучше. Надо было освещать цель, а не меня. В кого мне стрелять, ослепленному? В черноту? А сами что же — безоружные? Зачем им стволы — мушкой спину чесать?

Высказал я им эти соображения и до рассвета так и не заснул — маялся то в полудреме, то в полном бодрствовании, ловя ухом каждый шорох. Мысли в голову лезли… странные.

Почему я не выстрелил вверх на колыхание воздуха — вот что интересно. Попал бы, не попал бы — вопрос второй, но почему не нажал на спуск? Ведь по идее должен был. На автоматизме. Как всякий лазутчик, прошедший не одну планету

со зверьем, я и жив-то до сих пор только потому, что в критических ситуациях стреляю раньше, чем осознаю свои действия, и вот что примечательно: стрелковый рефлекс часто был спасителен, иногда бесполезен, но вреден — никогда. Так почему же я не выстрелил?

Вспомнил все до мелочей — понял. Палец на спусковом крючке не согнулся — вот почему. Спросонья, наверное. Знаете, как бывает в кошмарном сне, когда ты то ли убегаешь от опасности, то ли, наоборот, гонишься за кем-то, а ноги не двигаются, словно отсиженные. Отвратительные сны, терпеть их не могу. Ну а тут, видно, то же самое, только с пальцем на спусковом крючке. По инерции. Не успел я, видно, понять, где кончился сон и началась уже явь.

Не очень убедительное объяснение, но иного я не нашел.

А пролетела над нами, конечно, птица. Наверное, случайно. Хотя встречались мне такие пташки, что с ними можно только свинцом разговаривать. Но эта не из тех — во-первых, всего одна, а во-вторых, пугливая. «Сторожок» ей дал децибелами по ушам, больше не сунется.

На рассвете загудела земля, заходила ходуном, но не так сильно, как при первом землетрясении, и вскоре угомонилась. Клоп сказал, что это первый, но не последний из повторных толчков. Норма, в общем. Так и должно быть, опасаться нечего. После большого землетрясения всегда бывают повторные толчки, и всегда они слабее основного.

Не позавтракав, принялись за работу. Я в лес потопал — за бревнами. Бобровая у меня специальность. На всякий случай осторожничаю, верчу головой, особо присматриваюсь к густым кронам, автомат снял с предохранителя. Ну, подходите ко мне, вы, любители плоти, угощу с удовольствием. Не плотью, конечно.

Одно бревно приволок, чуть отдышался, за другим пошел. И тут…

Лес на опушке редкий, деревья стоят далеко друг от друга, кроны не смыкаются над головой. Да сколько раз я уже тут проходил! Иду, не жду опасности. Вот дальше, в буреломе — там все может быть. Там работаешь почти ощупью, а все внимание — на наружное наблюдение. Потому как будь я голодным зверем — не упустил бы случая кинуться с дерева на загривок тому, у кого руки заняты.

Но знаю преотлично: опасность реальна как раз тогда, когда ее не ждешь, а посему не теряю бдительности.

Ап!

Словно током меня пробило. Замер я, не завершив шага. Не поднимая головы, веду взгляд вверх, аж боль в глазных яблоках и резь от пота.

Вот она — ночная «птица». На ветке сидит, на меня смотрит. Я сразу понял — та самая, что позавчера стороной пронеслась.

Но не совсем птица. Точнее, совсем не птица. Клюва нет, а есть личико, карикатурно напоминающее человеческое. Личико маленькое, как у гнома или микроцефала, отчего глаза, уши и лоб кажутся ненормально большими. Хотя вряд ли они больше моих.

И эти-то огромные, почти совиные глаза смотрят прямо на меня, не мигая и не выражая ничегошеньки.

Крылья? Нет у существа крыльев. Есть одна перепонка, натягиваемая передними

лапами, и другая, натягиваемая задними. Что за притча? Человекообразная летяга? Планирующий лемур? Хотя хвоста вроде нет… Летучая обезьяна, как в стране Оз?

А главное, чего она на меня глазеет? Гипнотизирует, что ли? Так это зря. Никакой гипнотизер ничего со мною не сделает, если я сам того не захочу, проверено.

А вот я могу сделать! Подстрелить это чучело — и вся недолга. Окажется съедобной — прекрасно! А не окажется, так все равно поделом ей. Пугать нас ночью и остаться безнаказанной — это она много хочет.

Не торопясь, чтобы не спугнуть, нащупал рукоять автомата, положил палец на спусковой крючок, повел стволом вверх. Вот так. Сейчас хлестнет по тебе свинцом, кувыркнешься ты с ветки, уродина глазастая, и послужишь пищей если не нам, то науке…

Потемнело в глазах. Странно: я не кисейная барышня, а до голодных обмороков мне еще ой как далеко! Устал, конечно, но ведь не слишком. Может, надышался? Надо проверить фильтр.

Секунда — и упала с глаз пелена. Ну то-то. Я вам не какой-нибудь слабогрудый задохлик, я лазутчик и Потаскун! И не жертвой явился я в этот мир, а хозяином! Пусть будущим, но хозяином! Несмотря на.

Глядь на ветку — нет там летяги, как и не было. А, вот она! Успела перескочить на соседнее дерево. Прыткая. Но пуля проворней.

Не могу согнуть палец!

Что такое? Почему? Ведь выцелил же, осталось нажать на спусковой крючок… Не могу! Пот с меня прямо-таки ручьями льется, стараюсь шевельнуться, да куда там! Оцепенел я под взглядом летяги — не шелохнуться. Тот же сон, только наяву и оттого стократ жутче. Страшно мне! Ужас липкий, текучий. Не обмочиться бы…

Вдруг — гудение. Вижу, как в тумане: откуда-то из брюха летяги с сердитым гулом вырывается рой черных, как антрацит, ос, и ну носиться вокруг меня. Одна села на руку да как цапнет! «Эластик» на раз прокусила, тварь! Никогда не думал, что такое возможно.

Я свету невзвидел. Раз на Земле-1 меня шершень куснул, так та боль по сравнению с этой вроде легкой щекотки. Жуткая боль, невыносимая. Если выбирать между ней и костром инквизиции, я бы выбрал костер.

Мне бы вопить, метаться, а я не в силах шевельнуть ни одним мускулом. Ничего не вижу, не слышу, дышать тоже не могу. Я человек тренированный, а все равно не понимаю, как мое сердце это выдержало. По идее миокард должен был порваться так, что брызги наружу!

И вдруг — р-раз! — отпустила боль. Как-то сразу, рывком швырнуло меня из адского небытия в райское бытие. Да, райское! Потому что для того, кто в аду побывал, рай везде, где нет ада. Деревья надо мной покачиваются на ветерке, шевелят листьями, солнечные пятна играют на стволах, и я, представьте себе, готов целовать каждую былинку, обнять каждое дерево и рыдать от счастья! Потому что боль ушла, потому что жив и буду жить!

Осы куда-то делись, а летяга по-прежнему сидит на ветке и на меня глазеет. Вроде равнодушно так глазеет, без эмоций, хотя что я понимаю в летяжьей физиогномистике? Но стрелять в нее мне сразу расхотелось — спасибо, научен. Нарочито медленным движением подобрал я упавший автомат, повесил на плечо стволом вниз и ретировался осторожненько, бочком и мелким шагом. Осы, кажется, у летяги в подчинении — наверное, симбиоз такой. Они ей — защиту, она им… тоже что-нибудь.