Журнал «Если», 2009 № 05
Шрифт:
Его спокойствие задело Мэри за живое. Неужели это тот самый человек, который столь безутешно рыдал у нее в спальне и цеплялся за полы ее халата?
— А кто еще, по-вашему, мог совершить подобное? Франкенштейн слегка пожал плечами.
— Ему это ни к чему. Это существо ненавидит меня одного, и свою мстительную ярость оно способно направить лишь на тех, кто мне по-настоящему дорог.
— В ту ночь вы умоляли меня хранить молчание только потому, что испугались. Вам показалось, будто я знаю: именно ваше создание осквернило могилу несчастной Нэнси. И вы поспешили принять меры. Но зачем эта тварь
— Если это существо действительно похитило тело вашей сестры, то оно сделало это по причинам, которые даже я не в состоянии представить. Очевидно только одно: ни один по-настоящему богобоязненный человек не может руководствоваться подобными побудительными мотивами. Я уже говорил вам о своем намерении сделать все, чтобы это существо больше не оскверняло собой мир живых. Можете не сомневаться — я не успокоюсь до тех пор, пока не доведу дело до конца. Что касается вас и вашей семьи, то пусть вас это не заботит — вам нечего бояться. — Франкенштейн потянулся к ветви плюща, оплетавшего стену сада, и, оторвав от него листок, принялся вертеть его в руках.
Мэри почувствовала себя совершенно сбитой с толку. Виктор казался ей разумным человеком, больше того — она знала, что он способен на настоящее, глубокое чувство. Однако то, что Мэри сейчас от него услышала, заставило ее всерьез задуматься еще об одной возможности, которую она до сих пор не допускала даже в мыслях.
— Боюсь, мистер Франкенштейн, вам не удалось меня убедить. Мне кажется, вы что-то от меня скрываете. Несколько дней назад вы рассказывали мне о горе, которое вы испытали, когда скончалась ваша матушка, и которое подвигло вас заняться вашими… исследованиями. Но если вы действительно открыли тайну жизни, то… разве не могло вам прийти в голову повторить свой успех и попытаться оживить Китти? Ваше стремление сохранить тайну мне понятно — вы можете бояться неудачи или всеобщего осуждения, которое, несомненно, обрушится на вас, как только станет известно, что вы дерзнули восстать против воли Провидения, но мне-то вы могли сказать!.. В конце концов, я уже взрослая, и я…
Франкенштейн выронил из пальцев листок и, крепко взяв Мэри за плечи, заглянул ей прямо в глаза.
— Мне очень жаль, Мэри, но я не могу оживить вашу сестру. Это не в моей власти. Лишенная души тварь, которую я создал в ослеплении гордыни, нисколько не напоминает человека, тело которого я использовал для своего эксперимента. Ваша сестра, я уверен, упокоилась в селениях праведных, и что бы я ни делал, я не в силах вернуть ее обратно.
— Значит, вам ничего не известно о том, куда могло подеваться тело Китти?
— Увы, в этом отношении я не могу быть вам полезен.
— Но мой отец и мать… они ужасно расстроились.
— Они могут утешаться воспоминаниями о вашей сестре — о тех временах, когда она была жива. Точно так же и я нахожу утешение в воспоминаниях о моем дорогом брате Уильяме и о несчастном, оклеветанном и навеки опозоренном Жюстене. — Он опустил руки. — Идемте, мисс Беннет. Нам пора возвращаться.
Но Мэри не смогла даже сдвинуться с места. Вместо этого она разрыдалась, и Виктор, шагнув вперед, прижал ее к себе. Мэри долго плакала, припав к его груди, потом вытерла слезы, позволила взять себя под руку и отвести назад на постоялый двор. Она знала, что как только они окажутся там, Виктор уедет, и они никогда больше не увидятся. А между тем его рука, поддерживавшая ее под локоть, была такой теплой и надежной, что Мэри готова была умолять его остаться.
Или, в крайнем случае, взять ее с собой…
Когда они вернулись к таверне, Мэри увидела, что нагруженная сундуками и ящиками телега стоит у обочины, а сами возчики сидят в зале с кружками пива в руках. Это в общем-то непримечательное зрелище почему-то очень рассердило Виктора.
— Я, кажется, сказал вам, что мои сундуки нельзя держать на солнце! — обрушился он на возчиков.
— Извините, сэр. — Старший возчик отставил кружку и поднялся. — Мы сейчас все исправим.
— Поскорее, пожалуйста.
Пока он говорил, к воротам постоялого двора подкатил вечерний дилижанс, который должен был вскоре отправиться в путь.
— Вы и мистер Клерваль уезжаете сегодня? — спросила Мэри.
— Да. Как только Анри вернется из отеля, мы отправимся в Озерный край {10} , а оттуда — в Шотландию.
— Говорят, там очень красиво.
— Боюсь, мне будет не до красот. Бремя моего преступления продолжает тяготить меня, и я вряд ли смогу сбросить его со своих плеч, пока не исполню то, что должен.
Мэри кивнула. Ее сердце заныло от непонятной тоски, и она, не в силах и дальше сдерживать свои чувства, проговорила:
— Скажите, Виктор, вы… я когда-нибудь увижу вас снова?
Франкенштейн отвел взгляд.
— Боюсь, мисс Беннет, что это маловероятно. В настоящее время все мои помыслы заняты тем, чтобы уничтожить чудовище, которое я сам же создал. И только когда эта задача будет успешно решена, я смогу вернуться домой и жениться на моей кузине Элизабет.
Мэри отвернулась, чтобы скрыть подступившие к глазам слезы.
— Ах да, я и забыла, что вы помолвлены. Виктор нашел ее руку и несильно пожал.
— Я прошу вас простить мне, гм-м… некоторые вольности, которые я допустил по отношению к вам, мисс Беннет. Вы одарили меня своей дружбой, а это гораздо больше, чем я заслуживаю. Желаю вам найти достойного спутника жизни, мисс Беннет, человека, с которым вы сможете счастливо прожить жизнь. Ну а теперь мне пора.
— Да благословит вас Господь, Виктор… — Мэри так сильно сжала пальцы свободной руки, что ногти болезненно вонзились в ладонь, несмотря на перчатки.
Франкенштейн церемонно поклонился и отошел, чтобы отдать возчикам несколько последних распоряжений. Когда загруженная сундуками и ящиками подвода уже трогалась в путь, появился Клерваль. Увидев Мэри, он удивился, но приветствовал ее в самых изысканных выражениях. Выразив ей свое сожаление по поводу кончины сестры, он просил Мэри передать искренние соболезнования и остальным членам семьи. Лицо его при этом выглядело несколько растерянным, казалось, Клерваль хотел добавить что-то еще, но Франкенштейн окликнул приятеля — пора было отправляться. Меньше чем через десять минут оба уже сидели в экипаже. Возница взмахнул кнутом, тяжелая почтовая карета тронулась с места и вскоре исчезла в дальнем конце улицы.