Журнал Наш Современник 2006 #11
Шрифт:
В. Д. Соловей приводит в качестве аргумента фразу С. В. Чешко. Он пишет: “Провал всех социологических попыток теоретического осмысления этноса/этничности побудил современного российского этнолога С. Чешко к мрачной констатации: “Все существующие теории оказываются неспособными выявить этническую “самость”. Перед исследователями — явление, которое, безусловно, существует, но неизменно ускользает сквозь пальцы, несмотря на любые методологические ухищрения”.
Это прием негодный, опереться на С. В. Чешко В. Д. Соловей не может. С. В. Чешко говорит о трудностях дефиниции, выявления этнической “самости”, при том, что явление “безусловно, существует”. Из этих слов никак не вытекает вывод об “отсутствии самого объекта исследования”.
В современных представлениях об этничности вообще ставится под сомнение сама возможность выработать теорию этого явления, поскольку оно есть лишь частный срез общего явления — формирования структуры отношений людей. Дж. Комарофф пишет: “Этническое самосознание вовсе не есть “вещь”, но всегда — отношения, суть которых выражается через особенности (развивающегося в каждый данный момент времени) процесса их исторического формирования. Именно по этой причине я говорю о невозможности как какого-либо субстантивированного определения “этого”, так и существования “теории” этничности как таковой, но только лишь о реальности теории истории и сознания, способных объяснить формирование различных форм самоосознания”[3].
В. Д. Соловей приписывает С. В. Чешко мысль, согласно которой этнология как наука оказалась несостоятельной. Это “превышение полномочий”. Разве С. В. Чешко призывает отказаться от тех знаний, что накопила этнология? Нет, конечно. И из его слов никак нельзя вывести признания о “провале всех социологических попыток”. Его работы как раз и ценны тем, что он скрупулезно собирает данные “всех социологических попыток” описать явления этничности и высказывает осторожные суждения, допускающие различные трактовки этих данных. Трудности дефиниции явления сами по себе никак не порочат применяемых для его изучения научных подходов.
Подобных явлений множество. Им, как и этничности, в принципе нельзя дать так называемого “замкнутого” определения. Их определение складывается из содержательных примеров, и чем больше таких примеров, тем полнее и полезнее становится определение. Есть, например, такое многим известное явление, как жизнь. А четкое определение этому явлению сумел дать только Энгельс (“это способ существования белковых тел”). Будь он жив, сразу бы объяснил В. Д. Соловею, что такое этничность, но нет Энгельса среди нас. Да и Ленин, легко определивший, что такое материя (“реальность, данная нам в ощущении”), тут уже не поможет.
Но даже если бы негативные утверждения в адрес этнологии были справедливы, из этого никак не следует справедливости положительного утверждения о том, что этническая “самость” зашифрована в биологии. Вот это утверждение и должен доказывать В. Д. Соловей, предлагающий новую парадигму, — независимо от того, как обстоят дела в несчастной этнологии. Но он в основном стремится склонить читателя на свою сторону с помощью умножения негативных утверждений.
Он пишет: “Никакая комбинация неэтнических признаков не способна привести к возникновению этнической оппозиции: почему, каким образом половая, демографическая, социальная или культурная группа вдруг превращается в этническую?”.
Это странная мысль. Почему же “никакая комбинация не может”? Мы же видим, что может — потому и отличается киргиз от француза. Почему же “комбинация неживых по отдельности признаков” может привести к явлению жизни,
В. Д. Соловей пишет вещи, которые подрывают его собственную идею. Ведь представить себе, что какая-то уникальная комбинация молекул белка в крови “вдруг превращается в этническую самость”, гораздо труднее, чем представить это себе как социальный и культурный процесс. Вот летописцы нам сообщили, что на Куликово поле отправились дружины славянских племен, а вернулось войско русского народа. Есть даже соответствующее изречение князя Дмитрия на похоронах павших ратников. Возможно, эти изречения присочинили позже — неважно, при восприятии этой битвы произошел качественный скачок. Буквально, выражаясь словами В. Д. Соловея, “демографические, социальные и культурные группы вдруг превратились в этническую”, люди осознали себя русскими. Может быть, у них всех вдруг белковые молекулы в крови скрючились по-русски?
Со ссылками на надежные эмпирические данные о “биологии” дело в книге В. Д. Соловея обстоит неважно. Стараясь уязвить “ревнителей политической корректности”, он гордо заявляет: “Наиболее полное, основательное и систематизированное собрание фактов и аргументов (причем почерпнутых в “серьезной” науке!) в подтверждение биологической природы этнической дифференциации автор этих строк обнаружил в откровенно расистской книге В. Б. Авдеева”[1]. Что понимается под словами “серьезная наука”, на которой основывается “откровенный расизм” XXI века, В. Д. Соловей не объясняет. Отнесемся к расизму “политически корректно” и будем выискивать в книге жесткие, однозначно трактуемые свидетельства в пользу биологической природы этничности.
Итак, В. Д. Соловей дает такое определение этносу: “Этнос (этническая группа) — это группа людей, отличающаяся от других групп людей совокупностью антропологических и биогенетических параметров и присущих только этой группе архетипов, члены которой разделяют интуитивное чувство родства и сходства. Этнос отличается от социальных групп именно биологической передачей своих отличительных (пусть даже это социальные инстинкты) признаков, а этничность — такая же данность, как раса и пол. Короче говоря, этнос — сущностно биологическая группа социальных существ”.
Выделим ключевые слова. Что такое антропологические параметры, понять трудно. Видимо, это форма скул, раскосые глаза и пигментация кожи, глаз и волос — признаки, в разных комбинациях сходные для больших групп этносов. Раса и этнос — явления разных порядков. В контексте всей доктрины В. Д. Соловея понять смысл антропологических параметров вообще невозможно, потому что речь у него идет как раз о социальных и культурных особенностях этносов — “социальных” инстинктах и архетипах.
Во всяком случае явной связи с биологией тут нет, антропологическими параметрами у В. Д. Соловея выглядят как раз свойства, определяемые этнической принадлежностью, а не наоборот. Раз казах, значит, скуластый. Но если скуластый, это не значит, что казах. Биогенетические параметры — вообще термин из лексикона Глобы и Кашпировского, вроде биополя и телекинеза. В. Д. Соловей даже и не пытается назвать эти “параметры”. Архетипы дела не спасают, так как еще предстоит доказывать биологичность их самих.
Известно, что этнические различия очень ярко проявляются в запретах на употребление различных видов пищи. Это как раз то, что можно назвать социальными инстинктами. Русские не едят конину (когда это случается по недоразумению, у них, особенно у женщин, осознание случившегося иной раз даже вызывает приступы рвоты). Не едят свинину арабы-мусульмане, а говядину индусы. Есть ли у этих проявлений этничности биологическая основа? Никакой нет. Физиологическая реакция на конину, свинину и говядину у всех этих народов одна и та же. Перед нами чисто культурное явление.