Журнал Наш Современник 2009 #2
Шрифт:
Что могло меня утешить, кроме слов из старинной офицерской молитвы и мольбы, произносимой когда-то перед боем: "Нас много, а Россия одна!… Смерти нет! Все пройдет, и мы пройдем, а Россия останется!… " Донельзя удрученный, буквально убитый произошедшим, я повторял ее как магическое заклинание, но легче не становилось, и единственное, что мне хотелось, - забыться…
…И снова мне снился Ибрагимбеков из костромского госпиталя. Я бежал за ним по уходящему вдаль светлому бесконечному коридору, где, кроме нас, никого не было, и спрашивал, умолял сказать: как мне быть? как жить дальше?
– а он, как и всегда, даже не оборачиваясь, уходил от меня. Наконец, догнав, я ухватил его за рукав бязевого госпитального халата, и в то же мгновение
– За что?!!
– в голос застонал я.
От волнения, от ощущения чего-то горячего на лице и какого-то тормошения, от странных непривычных звуков я очнулся и открыл глаза. Гессе-новская палатка была полна эскимосских лаек; невысокие, приземистые, с длинной грязной шерстью и стоячими ушами, провонявшие рыбой или ворванью, они, повизгивая, возились и прыгали около меня, лизали мое лицо, хватали зубами полы куртки и рукава. Другие в стороне с охотничьим азартом выискивали у себя в шерсти и щелкали блох. Там же, около смятой картонной коробки, две псины отнимали, рвали друг у друга из пасти мою суконную офицерскую пилотку: выдернутая красная звездочка валялась возле них на земле. Более других мне запомнилась с оторванным левым ухом собака, радостно лизавшая мое лицо и после того, как я открыл глаза.
Это были ездовые лайки из эскимосского поселка. Зимой они ценились как тягловая сила, их кормили и обихаживали, а три бесснежных месяца - ненужные людям и потому предоставленные самим себе - они стаями бегали по округе в поисках пропитания, часами с лаем клубились близ расположения батальона, на огороженной помойной площадке, куда бочками оттаскивали отходы пищеблока.
Здесь, на Чукотке, я уже слышал, что если где-нибудь в тундре в пургу, заблудившись, человек засыпает и может замерзнуть, ездовые собаки начинают хватать его зубами за кухлянку и меховые торбаза, лают, визжат, покусывают и горячими языками лижут ему лицо.
Все это они проделывали сейчас со мной, видимо решив, что я погибаю, впрочем, в тот час и мне так казалось. Поняв их побуждение и действия, я, растроганный, обхватил двух или трех псин руками, прижал к себе и, не удержавшись, заплакал… Возможно, не только от их соучастия и стремления спасти меня, но и от очередного осознания своего несовершенства и слабоволия или мыслительной неполноценности уже в который раз за последние полтора года, пусть во сне, я, офицер-фронтовик, бывалый окопник, имевший ранения, контузии, боевые ордена и медали, унижался, обращаясь за помощью, за советом, как мне жить дальше, к симулянту и дезертиру рядовому Ибрагимбекову, хотя не мог не понимать, что, кроме неизменного "Два раза джопам хлопам - пыздусят рублей даем", я от него ничего не услышу.
…Оцепление местности и обеспечение секретности присутствия здесь Военного Совета округа было за пределами моих обязанностей, и никакой моей вины в произошедшем не было - отвечало за это командование бригады и батальона.
По молодости я не знал,
…Чукотка запомнилась мне не только снежными бурями, пургами, холодом, трудностями службы, но и обмороженными пальцами рук и ног. Удивляло, как удалось выжить в таких условиях? На Чукотке, когда тебя окружали ледяная неподвижность и безмолвие, сохранить оптимизм было в десятки раз сложнее, и впервые там в мое железобетонное, ортодоксальное мышление проникли бациллы сомнения и нигилизма. Впрочем, в жизни моей Чукотка оказалась лишь цветочком, ягодки же были - впереди…
5. ИЗ ИСТОРИЧЕСКОГО ФОРМУЛЯРА
…11 августа 1946 года бригаду на Чукотке посетили командующий Дальневосточным военным округом генерал армии Пуркаев, член Военного Совета округа генерал-лейтенант Леонов с группой генералов и офицеров штаба округа.
За отличную зимовку 1945-1946 гг. в районе пос. Анадырь и бухты Провидения Чукотского полуострова генерал армии Пуркаев объявил благодарность всему личному составу бригады.
…Ознакомясь на месте с чрезвычайными условиями зимовки личного состава бригады, командующий округом участник трех войн генерал армии Пуркаев не смог сдержаться и заплакал…
^ $
о том, что жизнь
Я закопал себя в провинции - от лени? Иль от любви к блистающей реке?… Но не встаю, как прежде, на колени Перед Москвой, что брезжит вдалеке.
Конечно, там все главные святыни, Но… русское ущемлено в правах, И тянется душа к степи, к пустыне, Где прадедов витает зов и прах.
Прости меня, великая столица,
Вовек я до тебя не дорасту,
Но в сельской церкви слаще мне молиться
Простому деревенскому Христу.
О гибких прутьях краснотала За Волгой в солнечной глуши Моя душа всегда мечтала И причитала: напиши!
СИРОТИН Борис Зиновьевич родился в 1934 году в оренбургской деревне. Автор многих стихотворных сборников, постоянный автор журнала, Лауреат Всероссийской премии им. А. Фета. Член Союза писателей России. Живёт в г. Самаре
И вижу я, как не без форса Стою за Волгой на лыжне Средь краснотала с голым торсом, И солнце марта светит мне.
И снег уже слегка подплавлен, И тени синие кругом, И мысли все мои о главном, О недоступно-дорогом.
О трепетном соединенье Вот с этим миром белизны И сини… о стихотворенье Из первых признаков весны.
О том, что жизнь необозрима, В ней светится ядро любви, Которая проходит мимо, Но требует - останови!
О том, что сердце не устало Творить прекрасную игру, О гибких прутьях краснотала, Посвистывающих на ветру.
Мне увиделось: Кожинов жив! С неизменной своей сигаретой Весь он к истине дерзкий прорыв, К потаённому древнему свету.
Средь громоздких сидим стеллажей, Он со мною беседует строго, За промашки не гонит взашей, Ибо он не судья, но подмога.
Вот стоим на вершине горы, Отдаваясь полдневному жару. И влюбился он с этой поры Навсегда в Жигули и Самару.
В Жигулях спрессовались века, И пронзали нас древние токи, А под нами сияла река, И всё слышался голос далёкий.