Журнал Наш Современник №6 (2002)
Шрифт:
Условия содержания пленных, пусть даже и офицеров, во все времена были примерно одинаковыми: холодно, голодно, грязно. Плен есть плен. Хотя личной свободы, по сравнению с условиями плена последней войны, было вполне достаточно. В разумных пределах, конечно.
Прошла первая, самая тоскливая “пленная” зима. Наступила весна. Потянуло теплым ветерком с востока. С Родины. Приближалась Пасха. Господи, Ты же еси!
В канун праздника лагерное начальство решило сделать пленным русским офицерам подарок: новое обмундирование и дополнительный продовольственный паек. Обмундирование
Утром Светлого праздника офицеры, принарядившись во все новое, похристосовались и вскрыли продовольственные коробки. Там в разноцветных пакетиках, в целлофане (у немцев, кажется, и тогда уже был целлофан) лежало что-то очень скупо отмерянное: какое-то повидло, сухарики, печеньице, брусочек прессованного шпига, сигареты. Но главное, там были жестяная запаянная баночка со шнапсом и... десяток куриных яиц. Белых, сырых яиц! Ур-р-ра!
— Господа офицеры! — прогремел на всю казарму хрипловатый бас штабс-капитана Б. — Предлагаю не начинать попойку, пока не покрасим каждому хотя бы по паре яиц! Я надеюсь, мы еще не совсем оскотинились? Кто подскажет, как это лучше сделать?
Все засуетились. Кто-то бросился на кухню — поискать луковой шелухи или другого какого красителя.
В ожидании обеда Топорков перебирал содержимое своей продовольственной коробки. Он успел уже переодеться. Китель пришелся ему как нельзя впору. Свежий подворотничок ласкал шею, и от этой позабытой мелочи становилось радостно на душе. Он проверил яйца, нет ли среди них “болтунов”. Но, кажется, все они были крепкими и свежими на вид. Ну и нация! Все умеют делать! Даже продукты хранить!
Он представил, как начнет чистить первое, еще горячее от варки яйцо, как вдохнет чудесный, давно забытый аромат упругого белка, как брызнет и зальет нёбо недоваренный, всмяточный желток! Он сварит не два, а все яйца. Два покрасит, но сварит весь десяток. И съест. Все. Не оставляя ни одного яйца на потом. Он мог бы сейчас их и два десятка съесть. На пари. Пожалуйста! Кто хочет убедиться?
— Господин штабс-капитан! — вдруг громко, на всю казарму и совершенно неожиданно для самого себя прокричал он.
— Что? Кто меня зовет?
— Это я, прапорщик Топорков.
— Что тебе угодно, прапор?
— Господин штабс-капитан, хотите пари?
Казарма замерла. Штабс-капитан повернул к прапорщику сухощавое, усатое лицо.
— Изволь, — пророкотал он густым, прокуренным басом. — Условия?
Откуда, из каких глубин памяти всплыл вдруг тот давно, казалось, забытый летний день? Полуденный зной, запах цветов, деревенская девчушка с кошелкой в руках. И голос приятеля: “Ты этот фокус, при случае, с кем угодно можешь повторить!
— Условия просты, — отчеканил Топорков. — Я становлюсь в дверной проем, а вы со своего места — здесь будет шагов десять,
Он ужесточил условия: не десять попыток, как было когда-то, а только три! Иначе, если штабс-капитан измажет своими десятью яйцами казарменные стены — а что так и будет, прапорщик не сомневался, — то какой же от подобного пари будет ему профит? Тишина в казарме натянулась как гитарная струна. Все смотрели на штабс-капитана. Он сидел на нарах против двери не шевелясь, подвернув под себя по-турецки ноги, и напевал вполголоса свой любимый романс:
Молись, кунак, земле чужой,
Молись, кунак, за край родной.
Молись о тех, кто сердцу мил,
Чтобы Господь их сохранил.
— Так как же, господин капитан? — настаивал Топорков. — Принимаете условия?
— Становись, — коротко сказал тот.
Казарма вздохнула. Послышались голоса, смешки. Кто-то заключал между собой пари, используя подходящий игровой момент. Выбрали судей (или секундантов).
— Готовы? — спросили судьи.
— Да! — сказал Топорков, стоя в дверном проеме.
Штабс-капитан ничего не ответил. Не меняя позы, он взял в правую руку яйцо, легонько покачал его в ладони и без замаха, коротким тычком послал его вперед!
Удар пришелся в середину лба! Он был настолько сильным, что Топорков чуть не упал на спину. Содержимое яйца растеклось по лицу и напрочь заляпало новенький мундир. Он — и это в праздничное yтpo! — был бесповоротно испорчен. Казарма взорвалась хохотом, что было для молодого прапорщика самым непереносимым во всей этой непереносимой ситуации.
— Ты хотел этого, Жорж Данден! — коротко прокомментировал штабс-капитан.
Топорков принес победителю его выигрыш.
— Ваши яйца.
— Благодарю, — любезно ответил штабс-капитан и участливо предложил: — оставьте себе парочку. Разговеться в Светлое Воскресенье.
— Благодарю, не надо! — гордо ответил прапорщик и быстро отошел от нар.
— Прапор! — услышал он вдруг за спиной.
Он обернулся. Штабс-капитан манил его пальцем.
— Извини, прапор, за не совсем корректный вопрос, — приглушенным голосом заговорил штабс-капитан, — но... скажи, зачем тебе все это надо было?
История третья,
и последняя
Переждав наши смех и аплодисменты, Василий Осипович сказал раздумчиво:
— Казалось бы — пустячок. Ну что тут особенного? Мало ли какие случаи в жизни бывают. А как вспомнишь заляпанный мундир и хохот товарищей... верите-нет, так на душе и заскребет: ну почему не сработал закон центра тяжести? Почему яйцо от руки штабс-капитана не вильнуло в сторону, а пришло мне между бровей? И дразнила меня эта загадка, как одинокое, позднее яблоко в саду. Знаете, бывают такие: уж и сад давно облетел, и морозцы прихватывают по утрам, а оно все красуется где-нибудь на верхней ветке. А вчера упало наконец.