Журнал Наш Современник №6 (2002)
Шрифт:
Дом окружен зловещим гулом, шумом
Столетних лип, стучащихся в окно ...
(Бунин. “Дворецкий”, 1906—1911. 1, 337)
Что ломятся в горницу липы да клены ,
Гудит и бесчинствует табор зеленый...
(Ахматова. “Опять подошли
“незабвенные даты”, 1944—1945. 1, 286)
...Так тихо в курене,
Что
(Бунин. “Сторож”, 1909. 1, 324)
Так вкруг него непоправимо тихо,
Что слышно, как в лесу растет трава ...
(Ахматова. “Творчество”, 1936. 1, 277)
И тихо, так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
(Ахматова. “Август 1940”. 1, 204)
И в глубине зеркал мелькали
Покровы черно-гробовые
И чье-то бледное лицо.
(Бунин. “Сполохи”, 1906—1909. 1, 327)
Все унеслось прозрачным дымом,
Истлело в глубине зеркал ...
(Ахматова. “Тот город,
мной любимый с детства...”, 1929. 1, 184)
Мужицким пахнет варевом , костры в дыму трещат —
И рдеет красным заревом на холоде закат.
(Бунин. “Плоты”, 1916. 1, 415)
И какое кромешное варево
Поднесла нам январская тьма?
И какое незримое зарево
Нас до света сводило с ума?
(Ахматова. “Не дышали мы сонными маками...”,
1946. 1, 231)
Правь рукою железною:
Из-за шатких снастей
Небо высится звездное
В грозной славе своей.
(Бунин. “Ночной путь”. 1, 471)
И над этой недоброй забавою
Веял ветер пречистых полей
И всходило налитое славою
Солнце Родины грозной моей.
(Ахматова. Из черновой редакции стихотворения
“Не дышали мы сонными маками...”, 1946. 1, 410)
Штора в окне, а за ней
Солнце вселенной моей .
(Бунин. “Ранний, чуть видный рассвет...”,
1917. 1, 446)
Как ликует твое умудренное
Сердце — солнце отчизны моей !
(Ахматова. “Долгим взглядом твоим истомленная...”,
1921. 1, 169)
Там, в полях, на погосте,
В роще старых берез,
Не могилы, не кости —
Царство радостных грез.
Летний ветер мотает
Зелень длинных ветвей —
И ко мне долетает
Свет улыбки твоей.
Не плита, не распятье —
Предо мной до сих пор
Институтское платье
И сияющий взор.
Разве ты одинока?
Разве ты не со мной
В нашем прошлом, далеком,
Где и я был иной?
В мире круга земного,
Настоящего дня,
Молодого, былого
Нет давно и меня!
(“Свет незакатный”, 1917. 1, 445)
Здесь не Тёмник, не Шуя —
Город парков и зал,
Но тебя опишу я,
Как свой Витебск — Шагал.
Тут ходили по струнке,
Мчался рыжий рысак,
Тут еще до чугунки
Был знатнейший кабак.
Фонари на предметы
Лили матовый свет,
И придворной кареты
Промелькнул силуэт.
Так мне хочется, чтобы
Появиться могли
Голубые сугробы
С Петербургом вдали.
Здесь не древние клады,
А дощатый забор,
Интендантские склады
И извозчичий двор.
(“Царскосельская ода”, 1961. 1, 281—282)
Нужды нет, что в “Царскосельской оде” Ахматова ориентирует читателей на поиски связей с Иннокентием Анненским, чей “Кипарисовый ларец” фигурирует в тексте стихотворения. Никто и не собирается оспоривать очевидную генетическую связь “оды” Ахматовой со стихотворением Анненского “Снег” (“Полюбил бы я зиму, //Да обуза тяжка... // От нее даже дыму // Не уйти в облака”). Но если перекличка с Анненским лежит как бы на поверхности, то связь “оды” со стихами Бунина притаеннее. Перекличка тут не только ритмическая, но и — это важнее! — смысловая. Для Анны Ахматовой Царское Село тоже “не могилы, не кости — // Царство радостных грез”. Глубокая тоска, ностальгия, скрытая за намеренной жесткостью ахматовской “исторической живописи”, приоткрывается, когда оба эти стихотворения вступают в незримый диалог.