Журнал Наш Современник №7 (2003)
Шрифт:
АЛЕКСЕЙ ШОРОХОВ
“По луке казачьего седла...”
(О первом выпуске альманаха “Братина”. М., 2002)
По меткому определению Льва Толстого, граница Российской империи пролегала по луке казачьего седла, вместе с ним она все дальше отодвигалась от центра. Таким образом, и территориальная история России есть, в значительной мере, история ее казачьих окраинных земель и их заселения. Соответственно, нынешняя трагедия “государственной приватизации” этих земель “титульными” их хозяйчиками есть во многом продолжение трагедии русского казачества, начавшейся еще в семнадцатом
Все это — очень внушительный кус в соборном каравае русского горя, доставшемся в снедь двадцати пяти миллионам наших соотечественников, брошенных современной Россией на произвол судьбы в 1991 году.
Поэтому и неудивительно, что большая (и, замечу, лучшая) часть первого выпуска литературно-художественного альманаха “Братина”, обращенного ко всем нашим соотечественникам, оказавшимся за рубежами оскопленного Отечества нашего, носит совершенно очевидный характер казачьей субкультуры, уже давно ставшей неотъемлемой частью великой русской культуры.
О целях альманаха лучше всего заявляет серебряный казачий ковш — братина, помещенный на обложке и подаривший альманаху свое название. Это круговая чаша русского братства, она одна — из нее пить нам и в радости, и в горе. Инициатором издания выступила Москва, вековечная собирательница земель русских, и — круг единомышленников, многие из которых не понаслышке знакомы с бедами “ближнезарубежных” соотечественников. Первый выпуск посвящен современному Восточному Казахстану — этим старинным казачьим землям Сибирского казачьего войска, в одночасье и по линейке “закрепленным” в начале XX века за подвернувшимся (кочевым по своей сути) “титульным” народом одним кремлевским закройщиком и точно так же в одночасье и по линейке “отрезанным”, но уже в конце XX века другим кремлевским “портным”.
На этом о Тришкином кафтане нынешней российской государственности — всё! Ни злости, ни бумаги не хватит. И как раз-таки на фоне этой политической обыденности удивляет, даже поражает высокий, именно литературный статус выпущенного альманаха, зависящий, слава Богу, не от транслитературных причин (издатели, средства, раскрутка), а от его непосредственного содержания. Об этом — не грех и поподробней...
“Мало весу в душе, оттого-то их ветром и носит...”
Но чтобы говорить о реальном содержании альманаха, придется вернуться к тому, с чего начинали — к трагедии российского казачества. Несмотря на всю куражливую военно-историческую послеперестроечную ярмарку (это-то в первую голову и бросилось в глаза) и примелькавшиеся на рынках и площадях шаровары с лампасами, 90-е годы XX века стали временем действительного возрождения казачества в его подлинном смысле — в смысле воинского служения Богу и Отечеству. Не митинговый, а послужной (к сожалению, гораздо менее известный) список новейшего казачества внушителен: Приднестровье, Босния, Абхазия, Москва 93-го, Чечня... Как вы понимаете, без лампасов — в обыкновенных армейских разгрузках и камуфляже.
И хотя потомки Сагайдачного и Платова оказались достойны своих прославленных предков, нигде (даже в Приднестровье и Абхазии) об окончательном успехе сопротивления говорить, увы, нельзя. То, что отстояли воины, сдают политики. И отсюда главный вывод — нельзя говорить отдельно о “казачьей трагедии”, потому что она есть часть длящейся общерусской трагедии.
И, пожалуй, как ни у кого другого из авторов альманаха, истоки этой нашей трагедии обнажаются в лирике Федора Черепанова — уроженца земель Сибирского казачьего войска, тоже отдавшего в свое время дань казачьему долгу (Приднестровье), а ныне живущего в Москве и, наверное, не случайно как раз и выступившего в роли главного редактора “Братины”.
Были кони на свете... Умчались — забудь.
Ни коней и ни птиц — только жалкая малость.
Ни страны, ни семьи. Потерял и судьбу.
Что осталось? Молитва. Одна и осталась.
Но это — уже итоговое, горькое от потерь, понадобившихся для осознания. А поначалу-то — степные ветры, “ветры перемен”, многих посрывавшие со своих мест (если и не буквально, то душой). Вот о них-то, о сорванцах , и спрашивает отца младшенький Антошка-курносик (“Стосковалась река...”), и уже не ему одному, а всем нам адресовано вещее родительское слово:
Мало весу в душе,
Оттого-то их ветром и носит,
Не отпустит никак...
И ой как немало горюшка приходится принять, чтобы “душа утяжелилась”! Чтобы уже вернувшиеся из боев отнюдь не сорванцами сыновья могли горестно заметить:
И на гвоздь у дверей
Батя пыльную бросит подкову.
Батя, сколько подков!..
Снарядил бы ты целый обоз.
Воевавшие дети невоевавших отцов. Есть в этом их непроизнесенном вслух упреке что-то роковое.
“...Нет царя, знать, Отечества тоже нету”
Земляк Федора Черепанова, живущий и поныне на родовых своих землях, поэт Виктор Веригин — представлен в альманахе циклом замечательных казачьих стихов. Все они тоже так или иначе затрагивают упомянутую выше тему — тему общерусской трагедии в XX веке. И неспроста именно описываемая автором (“Под зеленым шатром ракит...”) вековая глухомань южносибирских казачьих линий России, где “поистине будешь рад / Каждой пришлой извне собаке”, и предстает накануне трагедии своего рода гласом самой заповедной Руси, не затронутой политиканством столиц и центральных земель.
Казаки, как уж в этих краях повелось издавна, столпившись на берегу, дожидаются парохода с “Большой земли” и вестей. Откуда им знать, что с его прибытием вся жизнь их теперь уже навсегда разломится на две неравные части:
Скоро бросит он якоря,
Хмурый шкипер отдаст газету,
С подтвержденьем, что нет царя,
Знать, Отечества тоже нету.
И дальше — самое важное в понимании розановского “почему Русь слиняла в два дня, самое большое — в три”.
Порешит тут же пьяный сход
Без призывов и слов бумажных,
Что пора выступать в поход,
А за что, за кого — не важно.
Куда прибьет потом этих окраинных казачков, к красным ли, к белым, — “не важно”, потому что и те, и другие уже “без царя”, и не только “без”, но и против. Совершенно по Достоевскому — раз Царя (= Бога) нет, то все можно (= уже ничего не важно).
В начале XX века рухнул многовековой русский миропорядок. А в конце того же века — рухнул уже и “хоть какой-то”. Поэтому в большинстве своем в стихах Виктора Веригина — ушедшее. Но какая красота!