Журнал «Вокруг Света» №05 за 1997 год
Шрифт:
Гауди жил анахоретом, отчетливо представляя, вероятно, какой пыткой была бы совместная жизнь с ним для любой женщины. «Чтобы избежать разочарований, не надо поддаваться иллюзиям», — оправдывался он, утверждая при этом, что каждый человек должен иметь Родину, а семья — свой дом. «Снимать дом — все равно что иммигрировать», — убеждал других Гауди, не имевший ни семьи, ни угла и всю свою жизнь строивший дома для других. Впрочем, Родина у него была — Каталония. Лишь один раз за все 74 года жизни он оставил ее (совершив в 1887 году короткую поездку в Марокко и Андалусию) и даже собственную персональную выставку в Париже, в 1910 году, не удостоил своим присутствием.
Ему повезло: здесь, на земле он нашел своего ангела-хранителя. Это был Дон Эусебио Гуэль — человек с тонкой душой и тугим кошельком. Он боготворил Гауди, снабжал заказами, финансировал многие его проекты, казавшиеся окружающим безумными. Расходы на архитектурные чудачества Гауди приводили управляющего Гуэля в ужас. «Я наполняю карманы Дона Эусебио, — сокрушался он, — а Гауди их опустошает!»
У Гауди были разные глаза: один — близорукий, другой — дальнозоркий, но он не любил очки и говорил: «Греки очков не носили...»
Его архитектура была столь же далека от общепринятой, как геометрия Лобачевского от классической, Евклидовой геометрии. Казалось, Гауди объявил войну прямой линии и навсегда переселился в мир кривых поверхностей. Образцом совершенства он считал куриное яйцо, и в знак уверенности в его феноменальной природной прочности одно время носил сырые яйца, которые брал с собой для завтрака, прямо в карманах брюк. Однажды, выходя из церкви, он попал в объятия своего друга — барселонского мэра. Возможно, все бы обошлось, но кто-то в этот момент толкнул Гауди в спину. Прочность куриных яиц оказалась не столь беспредельной…
В 1924 году его, семидесятидвухлетнего старика, арестовали за то, что он не пожелал объясниться с полицией по-кастильски. Он просидел несколько суток в камере, демонстративно отвечая на все вопросы полицейских только по-каталански. Когда, в конце концов, его отпустили, он сказал друзьям: «Я бы чувствовал себя трусом, если бы в тот момент предал язык моей матери».
Через два года после этой истории его сбил трамвай. Очевидно, Гауди пребывал в привычной для него отрешенности, переходя пути. Неузнанного, в бессознательном состоянии, в ветхой, по обыкновению, одежде, его доставили в больницу Святого Креста — специальный приют для бедных. Удивительно, но именно в этой больнице он и хотел умереть.
Его похоронили там, где он жил и работал, — в крипте недостроенного собора.
Монетки на Рамбла
Чем старше колокол, тем глубже его звук. Меняется структура бронзы и, следовательно, перед тем как треснуть, колокол звучит лучше всего. Так считал Антонио Гауди и ходил слушать колокола на закате: умирающий день и старая бронза...
В готическом квартале Барселоны сумерки сгущаются рано. Здесь, как в горах: на вершинах еще сверкает солнце, а внизу, в ущельях, уже воцаряется полумрак. По дну узких улочек струится темнота, сгущаясь у стен кафедрального собора. Его зазубренный шпиль-клинок, багровый в закатных лучах, словно мачта тонущего корабля, погружается в ночь последним. Скоро зажгутся витрины магазинов, засияют фонари, и все преобразится. Но пока еще колокола звучат по-особому и город неотделим от природы, ловишь себя на мысли: рядом с горами должна быть река. И она есть — это, как в Таррагоне, конечно, Рамбла. Река — бульвар.
Каждый приезжий обязательно попадает на барселонский Рамбла, но и на местных жителей бульвар действует с особой притягательной силой: старики приходят днем — посидеть на лавочке с тенистой стороны, молодежь устремляется сюда вечером. Барселонский Рамбла — это горный поток, течение которого всегда встречное. Но в каком бы направлении он вас ни увлек, обязательно выносит к свету: либо к морю, на Плаца де Порталь де ла Пау, где возвышается памятник «каталонцу» Колумбу, либо на площадь Каталонии, где в 1936 году барселонцы дали бой фалангистам, а сегодня хозяйничает самая большая в городе стая голубей.
На закате течение Рамбла особенно сильное. Гиды советуют туристам не вешать фотоаппараты на шею, а туристкам — покрепче держать свои сумочки. Но вряд ли стоит преувеличивать опасность водоворотов: в их центре — завсегдатаи Рамбла.
«Человек-статуя», весь словно амальгам-мированный серебром; танцовщица фламенко, яркая, праздничная, хотя и уже забывшая, наверное, что такое ангажемент; бродячий дрессировщик не от мира сего, с маленьким цирком на колесах. Они не просят подаяния (ведь они — каталонцы!), они работают, занимая то место, которое им отвел Рамбла. Одна брошенная монетка — и человек-статуя шевельнется (оказывается, он все замечает!), танцовщица одарит вас улыбкой, исполнив благодарственное па. Только дрессировщик слишком уж занят своим зверинцем: утка, собачка, нечто пушистое на поводке и кто-то скребущийся в глубине зарешеченной повозки. Когда начнется спектакль? Не знают ни зрители, ни дрессировщик-Песеты кидают и в любимый всеми фонтан «Лас Каналетас», вода которого, говорят, навсегда привораживает к Барселоне. На старых монетках, которые еще в ходу, виден строгий профиль каудильо. Он обращен на Восток — в сторону Каталонии. На новых монетках другой профиль — профиль короля. Он смотрит на Запад.
Андрей Нечаев / фото атора
Барселона, Каталония
Когда мадонны плачут
Теплый осенний ветер гнал желтые листья по кривым каменистым улочками Морельи. Городок словно стряхивал с себя накопившуюся за лето жару и дышал полной грудью, вбирая и тонкие ароматы горных лесов, и солоноватый привкус близкого моря. Дома прилепились к самой верхушке горы и жили здесь, кажется, вопреки всяческим физическим законам — сразу в четырех измерениях. Чтобы добраться до церкви, мне потребовалось сначала подняться на самый верх горы, потом почти что съехать до нужного переулка, затем протиснуться в какую-то лазейку и только тогда выйти, спросив три раза у прохожих, к святой Маргарите.
Я спешил на встречу, которой ждал давно.
Возле церкви уже стояли несколько автомобилей и толпился народ. Не без труда отворив тяжелую дубовую дверь, я проскользнул внутрь. После яркого солнечного света глаза долго привыкали к полумраку. Вскоре я уже смог различать людей, а самое главное — каменную скульптуру святой Маргариты в стенной нише.
— Подойдите ближе, отсюда не видно! — раздался тихий голос. Я обернулся. Рядом стоял плотный мужчина в цивильном костюме, с диктофоном и блокнотом.
— Марко Марньери, врач. Собираю сведения о таких вот случаях...
Марко представил меня еще двум исследователям — профессору Джордже Фидельго, священнику, доценту отдела истории христианства в Падуанском университете, и кардиналу Винченцо Фогьоло, секретарю конгрегации по делам верующих. Мадонны — это его хобби.
Вполне естественно, у меня возник вопрос, почему в Испанию устремилось столько иностранцев. Оказалось, решили проверить зарубежные источники. По одной Италии накопилось столько случаев, что не уместились в толстую книгу. Они же, эти эксперты, приезжали сюда лет десять назад, когда исследовали феномен Старика (см. «Странные лики», «ВС» №11/96). И вот — Морелья. Мы решили поговорить после того, как осмотрим Мадонну.