Журнал «Вокруг Света» №06 за 1979 год
Шрифт:
Конечно, можно предполагать, что следующие четыреста лет шаровая молния больше не побеспокоит Архангельский собор. Но делает ли это загадку «огненного шара» менее актуальной? Принято думать, что шаровая молния — редкость. Действительно, она возникает гораздо реже, чем линейная. Однако собранные сейчас мировой наукой данные говорят о том, что, как ни парадоксально, именно в молниезащищенных зонах дело обстоит наоборот: там шаровые молнии возникают чаще, чем линейные! Причина и тут неясна прежде всего потому, что мы до сих пор толком не знаем, как же возникают эти сгустки энергии и что они собой представляют.
М. Дмитриев, доктор химических наук
Амузгинский клинок
Когда подъезжаешь к знаменитому селению Кубачи, где две тысячи лет изготавливали оружие для всего Кавказа, кажется, что дальше дороги нет. Селение стоит на самой вершине горы. А мне надо было дальше — в Амузги. Туда из Кубачей ведет тропа. Она вьется вдоль каменистых склонов, уводит в другое ущелье. Слева — обрыв, справа — аккуратно выложенная из камней стена. Это для того, чтобы камни с гор не падали на дорогу. Сколько сотен лет назад уложены эти камни? Чьими руками исполнен этот титанический труд? Чуть ниже тропы лежит старинное кладбище. Ученые расшифровали на могильных плитах этого кладбища надписи XII—XIII веков. Кладка стены заросла дерном и мхом и давно уже стала неотъемлемой частью самих гор, самой природы...
Когда-то эта тропинка была оживленной дорогой, по ней без конца шли нагруженные лошади, везли в Амузги железо, а обратно — сабельные и кинжальные клинки. В Кубачах эти клинки приобретали рукоятки, ножны, украшенные серебром, глубокой гравировкой, чернью, золотой насечкой, эмалью. Кавказу нужно было оружие, много оружия. Ведь каждый горец, какой бы национальности он ни был, имел несколько кинжалов и саблю. Оружие определяло лицо человека, его богатство, положение в обществе. Как ни красиво бывало оно украшено, все равно больше всего в нем ценился клинок, качество стали. А лучшей сталью Кавказа могла быть только амузгинская. Эти клинки шли и на внешний рынок, на Восток, в Европу, ими пользовалось русское дворянство.
Амузги видно издалека. Над пропастью, обрывающейся к реке, полуразрушенная боевая башня, поросшая оранжевым лишайником, крепостная стена, развалины древних жилищ... Сейчас здесь живут всего несколько человек. Внизу и чуть выше по ущелью видно новое селение с одинаковыми двухэтажными домами из белого камня — Шири. Еще в годы Великой Отечественной войны в Амузги ковалось холодное оружие, в 1949 году селение насчитывало более пятидесяти кузнечных мастерских...
Но Амузги еще живо: из рыжих развалин подымался дымок. Я пошел на него, оказался у жилого дома и познакомился с последним амузгинским кузнецом. Спрос на клинки, оказывается, еще есть. Небольшой, правда, но есть. Кубачинский художественный комбинат изготавливает кинжалы как сувенирные изделия — для подарков, кавказских ансамблей песни и пляски, на выставки и для экспорта. В общем, нужда в клинках есть. А раз так, то должны быть и кузницы.
Зовут кузнеца Курбан Рабатов, ему 75 лет.
— Да, я кузнец, — говорит Курбан. — И отец мой был кузнецом, и дед, и отец деда.
В кузнице все как в старину. Горн, раздуваемый вручную мехом, точило, молоты и молоточки. Несколько необычно выглядит место для кузнеца: возле стоящей на земле низкой наковальни вырыты две ямы. В одной из них сидит кузнец, в другой — его помощник, шестнадцатилетний сын Шахмардан. Наковальня располагается на уровне пояса мастеров. Посмотрел я и клинки. В их форме, в вырезанных чуть сбоку долах, в узком жале, да и во всем их облике сохранены амузгинские традиции. Хорошие клинки, но ни в какое сравнение со старыми они, конечно, не идут. Какие-то уж больно блестящие, легковесные, несерьезные. О самой стали, о рабочих ее качествах и говорить нечего. Да она и не нужна для сувениров. Я стал расспрашивать кузнеца о том, как изготавливались знаменитые амузганские клинки «сварочного булата». Вот что он рассказал.
В старое время клинок, прежде чем выйти из рук мастера, должен был пройти тринадцать стадий обработки. Сначала выковывали «сварочное железо». Для этого брали три сорта покупной стали. Крепкая сталь для лезвия называлась «антушка». Мягкая, употребляемая для сплошной части клинка, — «дугалала». А самый крепкий сорт стали «альхана» шел на подложку. Все три сорта выкладывались полосами.
Зажав щипцами стопку сложенных пластин, кузнец клал их в горн и раскаленными осторожно переносил на наковальню. Полосы сковывались, и получалось «сваренное железо». Затем выделывалась форма кинжала, его жало и узкий стержень для рукоятки. Особым стальным резцом выстругивался вручную желобок с двух сторон. Курбан показал мне, как это делается. Дальше шла обточка и чистка железным скребком до зеркального блеска, прокаливание и закалка в воде, налитой в деревянное корыто. После закалки клинок получал синеватый тон, на клинке проявлялся крупнорисунчатый
«Дамаск» — узор в виде извилистых и круто завернутых в отдельные клубки линий. Такая сталь была чрезвычайно крепка и в то же время эластична. Шашку из амузгинской стали можно было согнуть в колесо и ею же рубить гвозди. Причем на лезвии не оставалось никаких следов.
Работа была весьма трудоемкой, на выработку одного хорошего сабельного клинка мастер затрачивал восемь дней. Ну и, понятно, у каждого кузнеца были свои секреты; один умел придавать различные оттенки стали, другой — варьировать рисунок «Дамаска» от самого крупного до самого мелкого, третий знал особые секреты сочетания стальных полос, секреты, дававшие лучшее качество стали... А самым главным в этом искусстве был опыт мастера. Работали ведь без измерительных приборов и термометров, все на глазок. Чуть перегрел, чуть перековал, чуть перекалил — и пропало дело. Поэтому хороший клинок был дорогим.
Ювелирное искусство кубачинских мастеров, работающих в своих старинных традициях, за последние годы значительно выросло. Выходящие из их рук изделия, в том числе и сувенирные кинжалы, очень красивы. И как приятно, беря в руки такую вещь, сказать, как и тысячу лет назад: «Отделка кубачинская, клинок — амузгинский».
Александр Муравьев
Дагестан
Горилла, которая любит говорить
Около семи лет назад сотрудница Стэнфордского университета (США) Пенни Паттерсон начала эксперимент, ко торый, как пишет французский журнал «Пари-матч», может изменить наши представления о животном мире и возможности контактов между человеком и теми, кого мы называем «нашими братьями меньшими».
Пенни Паттерсон — специалист в той области психологии, которая исследует механизм общения у человека и человекообразных обезьян. С 1971 года Пенни начала работать в зоопарке Сан-Франциско с маленькой самкой гориллы, которую звали Коко.