Журнал «Вокруг Света» №07 за 1960 год
Шрифт:
Ну, а если взрывом сорвана значительная часть палубы и огонь распространился на очень большой поверхности? Тогда углекислота оказывается бесполезной.
Недаром на танкере «Жданов» сегодня снята часть палубы, вскрыты отсеки с горючим. Создана обстановка самого тяжелого открытого пожара, пожара после взрыва. Ученые снова и снова проверяют разработанный ими способ тушения нефтепродуктов. Снова и снова люди с горящими факелами направляются к резервуарам с нефтью, применяют различные насадки, тушат пожар на разных стадиях горения, замеряют данные испытаний. В общем, как говорится, приходится работать с огоньком.
И такая работа принесла свои плоды. Опыты на танкере показали, что советские ученые дали миру новое, простое и надежное средство борьбы с огнем на нефтеналивных судах. Танкеры перестанут бояться пожаров. В эфир не будут лететь тревожные «SOS, SOS, SOS».
Ю. Егоров, О. Лебедев
Фото
Грэм Грим. Путешествие без карты
Мы печатаем отрывки из книги известного английского писателя Грема Грина «Путешествие без карты». Автор ведет нас в глубь африканского континента. Мы видим, природу страны — яркую, привлекательную и вместе с тем суровую, несущую человеку множество неудобств и лишений; встречаемся с африканцами, которым отданы симпатии автора. В конце 30-х годов, когда путешествовал Грин, в Африке числилось независимым одно лишь государство — Либерия, созданное при покровительстве США и опекаемое американской каучуковой монополией Файрстона. Сейчас карта великого континента преобразилась. Один за другим сбрасывают народы Африки ярмо колониального рабства. «Конечно, кое-что в книге Грина потеряло свою актуальность, — пишет В. Маевский в предисловии к русскому изданию книги,— но она по-прежнему содержит большой познавательный материал, который поможет советскому читателю представить себе результаты колониального господства в Африке, сложную обстановку, в которой развертывается великая освободительная борьба африканских народов».
На опушке леса
Первый день путешествия по Либерии был для меня оплошным удовольствием потому, что все вокруг было ново и непривычно: наши гонки с темнотой, особый привкус теплой кипяченой воды, даже запах носильщиков... Этот горький дух смешивался с острым ароматом орехов кола — носильщики поднимали их с земли и жевали на ходу; с едва уловимым запахом какого-нибудь цветка, незаметного в лесной чаще. Но, по мере того как усиливался зной, все запахи улетучивались, словно испаряющаяся с земли влага. Носильщики шли голыми, если не считать набедренной повязки, ручейки пота оставляли на черной блестящей коже извилистые следы. Они не выглядели силачами, у них не было уродливо развитой мускулатуры боксеров; тонконогие, как женщины, они обладали характерной стопой носильщика — плоская, как огромная пустая перчатка, она ложилась на землю лепешкой; казалось, будто перенесенные грузы сплюснули ее, словно «peine forte et dure» («Боль жестокая и злая» (франц.) — название пытки, некогда применявшейся в Англии к лицам, заподозренным в измене.). Даже руки у них были по-детски тонкими. И когда они приподнимали на несколько дюймов пятидесятифунтовые ящики, чтобы дать отдохнуть голове, мускулы едва напрягались и были не толще веревки.
Мы находились на опушке огромного леса, покрывающего всю Либерию, кроме полосы шириною в несколько миль вдоль побережья. От пограничного поста в Фойя тропа пошла круто вверх; и, достигнув первой деревни, мы увидели под самыми хижинами густые заросли — косматый зеленый поток, убегающий к морю; поток взбегал на горы, опускался в ущелья и широко разливался по долинам, а долины тянулись на сотни миль, и кроны высоких пальм торчали, словно метелки трубочистов.
Хижины, как и на всей территории племени банде, были круглые, с остроконечными соломенными крышами; крыши выступали над пестрыми глиняными стенами, верхняя половина которых была выбелена. В такой хижине одна дверь, а иногда дверь и окно; посередине кучка золы: после захода солнца тут зажигается от общественного очага костер, заполняющий дымом единственную комнату; дым отгоняет москитов и в какой-то степени блох, тараканов и жуков, но не может отпугнуть крыс.
Все эти деревни очень похожи одна на другую; их строили на холме террасами, как средневековые города.
Обычно тропинка, по которой мы шли сквозь чащу, круто спускалась к ручью, куда жители деревни приходили купаться и стирать одежду, потом она так же круто поднималась, переходя в широкую утоптанную дорогу и: выбираясь из лесного сумрака к ослепительному сиянию дня и островерхим хижинам, чьи силуэты четко рисовались на фоне неба. В центре поселка стоял дом старейшин, на окраине находилась кузница — это были навесы без стен.
Да, почти во всех деревнях, где мне случалось останавливаться, было одно и то же: пригорок, ручей, дом старейшин и кузница, тлеющие угли общественного очага, которые носили от порога к порогу, когда наступала темнота; коровы и козы, стоявшие
И это были те самые люди, о которых мошенники и торгаши с Берега говорили, будто им нельзя верить! «Черномазый всегда подведет!» — повторяли они. Напрасно я позже твердил им, что ни разу не заметил ни одного нечестного поступка ни со стороны своих слуг, ни со стороны носильщиков или деревенских жителей; я встречал с их стороны только предупредительность, доброту и бескорыстие, которых никогда бы не нашел или по крайней мере не надеялся найти в Европе. Меня поражало, что я могу спокойно путешествовать в стране, где, нет никакой полиции, с двадцатью пятью людьми, которые отлично знают, что в моем денежном ящике лежит столько серебра, что для них это было бы настоящим богатством. Мы уже покинули и британскую и французскую территорию, а темнокожее правительство на Берегу отнеслось бы к нашему исчезновению равнодушно да и было бы бессильно что-либо предпринять. К тому же нас считали безоружными: револьвер хранился в денежном ящике, я ни разу его не заряжал и никому не показывал; ничего не стоило инсценировать несчастный случай на каких-нибудь плетеных мостках; но, и не прибегая к крутым мерам, было бы совсем уж просто потерять денежный ящик или бросить в чаще на произвол судьбы нас самих.
Легко себе представить, что думали по этому поводу белые на Берегу: «Несчастный идиот, — думали они, — он даже не понимает, как его надули!» Но меня никто не «надул»; за все время у меня не случилось даже самой безобидной кражи, хотя в каждой деревне жители часами толпились в отведенной для нас хижине, где кругом валялись все мои вещи: мыло (величайшая ценность в этих местах!), бритвы, щетки.
«Негр может прослужить у вас десять лет, а в конце концов он вас все-таки надует». — И, отставив пустые стаканы, собеседники отправлялись по раскаленной улице в свой лавки, подумывая о том, кого бы сегодня надуть по всем правилам коммерции. «И ни малейшей привязанности, прослужи он у вас хоть пятнадцать лет, — добавляли они в заключение. — Ни тени привязанности». Они всегда ожидали получить от этих людей больше, чем им давали. Они платили им за услуги, а привязанность хотели получить в качестве бесплатного приложения.
...Я надеялся добраться до миссии часам к пяти, но в пять часов мы оказались еще на одном пригорке, возле еще одной группы хижин и надгробных камней, а внизу по-прежнему расстилалась лесная чаща. Кругом был разложен хлопок для просушки, и какое-то деревцо задорно протягивало к небу бледно-розовые цветы. Кто-то указал нам белое здание миссия — оно выделялось на фоне темного леса, освещенное вечерним солнцем. До него было по меньшей мере часа два ходу, и наш марш еще больше, чем прежде, превратился в состязание с надвигающейся тьмой, и тьма едва не выиграла. Она опустилась на нас, как только мы вышли из леса и двинулись по банановой плантации у подножия Мозамболахуна; а когда наше шествие во главе со старым поваром в длинной белой магометанской одежде (в руках он держал связанную курицу) достигло первых хижин, уже совсем стемнело и похолодало. Во всех хижинах горели костры, и едкий дым стлался над узкими тропками, но язычки пламени манили, как родной очаг, — здесь, в Африке, они заменяли огни английских деревень, светящиеся за красными шторами.