Шрифт:
Полярный штурман
Над далеким горизонтом поднимается словно заиндевелое мартовское солнце. Термометр показывает минус тридцать восемь. Ветер семь баллов.
Ночную — «собачью» — вахту, по стародавней традиции и современному судовому расписанию, несет старпом — тридцатилетний штурман дальнего плавания Николай Степанов. Рулевой что-то пригорюнился, заскучал, видно. Старпом упруго прошелся по рубке, склонился над компьютерной приставкой локатора: «Значит, так, Володя. Слушай команду. Сейчас идем прямо.
На сотни миль вокруг корабля — голубоватые торосистые льды. Ветер бьет снежными зарядами в обзорные иллюминаторы ходовой рубки «Архангельска». Сухогруз усиленного ледового класса, прозванный моряками за красную контрастную окраску корпуса «морковкой», идет по белой равнине Карского моря в Дудинку на Енисее. Везем в сибирское Заполярье оборудование, строительные материалы, корм для скота. Обратно возьмем металл...
«Архангельск» — корабль восьмидесятых, все продумано здесь, и комфорт везде, от жилых палуб до машинного отделения. Однако кажется: дыхание ледовых полей проникает в каждую каюту ощущением холода, оторванности, одиночества, несмотря на дозированную кондиционером сухость воздуха и стабильные плюс двадцать пять. Достаточно выйти на крыло мостика, чтобы почувствовать на себе арктический холод. Фигура человека на льду вызывает озноб. Каких же сил стоило освоение Арктики тогда, когда не было еще таких кораблей? Вот о чем думается на мостике во время «собачьей» вахты.
«Архангельск», шурша, скользит по разводью, затянутому новорожденным ниласом, между полями мощного, метровой толщины, многолетнего льда. Они еще преградят нам путь. Сухогрузу придется всей своей мощью врезаться или, как говорят полярники, «врубаться» в ледовые поля, натужно работая винтом. Сдавать назад, чтобы снова на полных оборотах пытаться пробиться: раздавить, расколоть, раздвинуть их.
«Малый ход!» Падает скорость. Вот они, торосы,— перед нами...
Начиненный современной электроникой корабль (приборы электронного оповещения вызовут, если потребуется, «наверх» любого специалиста, предварительно пояснив, зачем он понадобился) работает по усиленному варианту. Все вахты «на местах», как это было когда-то на пароходах. На ходовом мостике вахту несут, как правило, капитан или его заместитель и один из судоводителей. Степанов стоит на вахте вместе с самым молодым, четвертым помощником Ю. Бондарем.
Степанов, тонкий, высокий, заложив узкие нервные руки в карманы брюк, крылато оттопырив полы фирменного пиджака, вновь у приборов. Он знает, что пока чувствуется дыхание согретого Гольфстримом Баренцева моря, протаивающего многокилометровые полыньи в забитом торосами Карском море,— слалом между ледяными полями быстрее приведет к цели.
Вот его пальцы бегут по клавиатуре компьютерной приставки, как накануне — по клавишам пианино в салоне отдыха командного состава. Довольно легко проходим ледовое поле метровой толщины — лишь раза два бешено вращающийся винт задевает край сходящегося за кормой канала, заставляя вздрагивать корпус сухогруза.
И вновь шуршим, делая под двадцать узлов по ниласу... Шестое чувство в Арктике — это чувство льда, его толщины и мощи — так считают полярники. И если без среднего музыкального образования все штурманы, кроме Степанова, обходятся, то без знания и ощущения нрава ледовых полей здесь совершенно нечего делать, даже на «Архангельске», для которого метровый лед не преграда.
Бьют склянки: время сдавать вахту — время считать. 60 миль пройдено за 4 часа. Не так плохо, когда вокруг плавучие белые рифы. Всякий раз после вахты Бондарь гордо докладывает: «Прошли больше всех!»
Степанов сдержан. Обычное, дескать, дело... Но зеленый проблеск взгляда выдает: азарт гонки, слалома, работы захватил и его. Двойки соревнуются между собой — кому больше удастся слалом. Удается — пока...
Пока многолетние льды, которыми забивает Карское море к весне, не встанут на пути сухогруза непреодолимой преградой, пока не придется «садиться на усы» — швартоваться в специальный паз в корме атомного ледокола, без которого в это время года в Арктике далеко не уйдешь, а тем более к Енисею.
А там — там другие льды, пресноводные, они и подавно крепче, чем кирпич, и лежат слоем в полтора метра вплоть до Дудинки. Нет навигации весенней и осенней. Есть летняя и есть зимняя. И сейчас, хотя солнце балует нас светом, ледовая обстановка в Карском море сложней, чем полярной ночью. Разбираться в ней — привычное и всегда полное неожиданностей дело, которое для Николая Степанова, мальчишкой бегавшего по московским улицам с огромной нотной папкой в музыкальную школу и прилежно занимавшегося рисованием, стало профессией.
Арктика, море вошли в жизнь Николая с рассказами его дяди, Алексея Голубева, бывшего радиста полярной станции, но главным образом благодаря матери, Галине Александровне, радистке узла связи Минморфлота. Это она, привыкшая вслушиваться в морзянку Мирового океана, приобщила сына к жизни, отзвуки которой доносились из наушников. Ради этой жизни она отвезла сына в Одессу, чтобы тот, успешно сдав приемные экзамены, надел бушлат и фуражку тамошней средней мореходки. Три года спустя мать Николая приняла телеграмму с борта «Ленинского пионера» о том, что сухогруз, на котором сын проходил практику, получил повреждение в результате «навала» либерийского танкера. Мать не ушла с работы, пока не дождалась повторной радиограммы: никто не пострадал, советский сухогруз поврежден куда меньше, чем «либериец». Да, на путь не самый спокойный подтолкнула она сына... Она подтолкнула, он выбрал.
Каждый год старшекурсники мореходки поднимаются на эстакаду одесского морвокзала, чтобы, глядя на открывшуюся панораму порта, выбрать себе пароход. Традиция. Пришел однажды на эстакаду и Степанов. В тот год стояла на редкость суровая зима, и акватория порта превратилась в белое поле. По нему гуляла и билась о буны поземка. «Вон твой идет!» — крикнул кто-то из приятелей. А на рейд входил, легко круша неподдающийся портовым буксирам лед, дизель-электроход усиленного ледового класса «Наварин», присланный из Мурманска на выручку. И вот судьба: приехавший в Мурманск по распределению штурман малого плавания Николай Степанов получил назначение именно на «Наварин»!
С тех пор Степанову пришлось походить на разных судах. Застал, например, «ЦимлянскГЭС», трюмы которого закрывались лючинами — толстыми досками, их вручную укладывали поверх стальных балок — бимсов... Когда назначение вторым помощником было уже не за горами, на судах стали появляться системы автоматизированной радиолокационной прокладки курса, фазовые системы определения места судна. Не то чтобы они вытеснили секстан из обихода, скорее сами вошли в обиход. Степанов поступил в знаменитую ленинградскую «Макаровку». Учился заочно и хорошо, благо знания сразу закреплялись на практике. И во время зимних рейсов в Дудинку — в конце семидесятых они были еще экспериментальными. И во время снабженческих экспедиций, когда в короткую летнюю навигацию приходилось забрасывать продукты и оборудование сразу в несколько точек на арктическом побережье, единственный путь к которым — Ледовитый океан. Причалов нет — выгрузка идет на понтоны. А те пляшут в кипении волн, и брызги замерзают на одежде. Вся команда — на понтонах и в трюмах, лишь капитан на мостике — руководит, да радист в рубке.