Журнал «Вокруг Света» №09 за 1978 год
Шрифт:
За короткое время, что довелось мне провести в этом городе, я обошел его вдоль и поперек не раз. Май — это тот месяц, когда Черчилл понемногу раскачивается, словно бы потягивается после долгой зимней спячки. На его улицах, которые все сходятся у безмолвного в это время года порта, редко-редко встречаются прохожие. Зато в полыньях, я видел, резвятся огромные белухи. Эти «мини моби дики», достигающие длины трех-четырех метров, выскакивают из воды, поднимая бирюзовые столбы брызг, которые, шурша, раскатываются по льду замерзающими шариками. Белух нещадно уничтожали еще лет десять назад. Город даже
Пробегая по улицам — медленно ходить по майскому морозцу в минус 40 градусов по Цельсию не приходится, — я поражался их чистоте. Зайдя в малюсенький бар, чтобы согреться чашкой горячего бульона, я разговорился с его владельцем и, между прочим, заметил, что городок удивительно чистый.
— Это и не мудрено. Нам не нужно держать уборщиков. Всю эту работу делают знаете кто? Белые медведи.
— ?!
— Да, да. Они частенько навещают наши места. Особенно в феврале — марте, когда морская добыча становится малодоступна.. Они дюжинами бродят по окраинным улицам и пожирают что ни попадется, даже бумажные вощеные стаканчики.
Весна только проглядывала в Черчилле. Время охоты на пушного зверя прошло. Песцы и другой зверь начинали менять зимние наряды на более скромные летние шкурки. И эскимосам в городе делать было нечего. Тем не менее я не оставлял надежды побывать у эскимосов.
Учитель местной школы Джо Кронвальт, в жилах которого четвертая часть крови — эскимосская, подзадоривал меня:
— Я понимаю, вас тянет экзотика. Но где вы ее найдете? Эскимосы теперь уже не те, что были раньше. Их исконные земли наводнили люди, которые принесли с собой ружья, ножи, топоры, чайники, пилы, гвозди для того, чтобы обменивать их на меховые шкуры. Но они принесли с собой также и виски, ром, оспу, туберкулез. Вкус и запах алкоголя продолжает наполнять север. Эскимосы теперь пьют очень много, и, когда они пьют, алкоголь убивает в их головах разум...
Местная газета пером главы королевской конной полиции в Черчилле сержанта Дж. П. Бодетта с непритворной горечью вещала: «Спиртное в наших краях пока еще остается самой главной социальной проблемой и опасностью...»
В Черчилле зима тянется девять месяцев, и улицы его наводнены мотонартами — этакими раскрашенными в разные цвета мотороллерами на лыжах. Они с ревом носятся по улицам, заполняя все окрест удушливым чадом отработанных газов. И все же местные жители, понимающие толк в заполярном быте, отдают предпочтение собачьим упряжкам. Как-то на одной уличке я увидел упряжку собак. Управляла ею немолодая женщина. Вдруг из одного двора с громким лаем выскочил годовалый щенок и бросился на вожака. Вмиг вся упряжка окружила щенка, и через минуту все было кончено. Пока женщина успокаивала разъяренных псов, я спросил ее:
— Как мне известно, за гибель собаки здесь строго наказывают?
Женщина — ее звали Джейн Шерман — без тени волнения сказала:
— Мои хаски (1 Xаски — одна из пород эскимосских упряжных лаек.) вели себя, конечно, отвратительно. Но молодняк имеет самоубийственную тенденцию
Джейн Шерман, с которой мы зашли в закусочную, чтобы заморить червячка горячими котлетами-гамбургерами, оказалась из старожилов Черчилла: живет здесь лет пятнадцать. Из любви к традициям, она держит маленькую псарню ездовых собак. Согреваясь в тепле, она иронично заметила:
— Что уж тут говорить, за час на мотонартах вы унесетесь черт знает куда. Но если эта паршивая машина заглохнет? Тут хоть проглотите карбюратор, не сдвинетесь с места. Собаки же бегут себе, не останавливаясь, пока наверняка не довезут вас до нужного места...
Мой интерес к эскимосам и желание побывать в стойбище скоро стали известны едва ли не всем обитателям этого северного городка. И вот настал день, когда местный заготовитель Курт Гогенхем собрался в стойбище Кейптатнам, расположенное в 120 милях от Черчилла на берегу Гудзонова залива.
Одномоторный самолет приземлился на ледяном полотне речушки Каскаттама. Курт с нашей помощью сразу же стал выбрасывать на лед мешки с провизией и товарами. Через несколько минут к самолету на ревущих мотонартах подкатили четверо инуитов. Если следовать традиции былых времен, мне следовало бы сказать: «Иллорайник тикитунга» — и протянуть им руки ладонями вверх, что означало: «Я твой друг. Видишь, у меня нет ножа...» Но, следуя примеру Курта, я поздоровался с ними по-английски.
С потрясающей быстротой эскимосы погрузили все пожитки Гогенхема на мотосани, одарили нас широкими улыбками и под рев двигателей умчались к Кейптатнаму. Я в растерянности глядел вслед стремительно удаляющимся современным транспортным средствам. Курт спокойно крепил тросами и клиньями свой летательный аппаратик. Стояла звенящая тишина, нарушаемая треском лопающегося льда. Я огляделся: скованная трехметровым льдом река, ставшая нам посадочной площадкой, по ее берегам — каменистые холмы, за ними — снежная равнина, озаренная нежным розовым свечением невидимого из-за облаков солнца.
Курт закончил свои такелажные дела, и мы двинулись по хрупкому насту по направлению к Кейптатнаму. До поселка надо было пройти пешком полтора-два километра. Путь недалек, но когда, скользя по хрупкому насту, то и дело спотыкаешься и проваливаешься в рыхлый снег, лежащий под тонкой коркой, скоро начинаешь проклинать все на свете.
Наконец показались домики поселка, сделанные из деревянных щитов, обрезков фанеры, — в нетронутой белизне снега и льда они казались грязными, неотстиранными пятнами.
В поселке нас встретило все его население. Я прикинул — там было не более семидесяти человек. Курта здесь хорошо знали. Поэтому все смотрели на нас как на старых знакомых, улыбаясь и тихо переговариваясь. Женщины в парках и накинутых на голову меховых капюшонах напоминали одуванчики в последнем цветении: дунь — разлетится. Дети, толстенькие и неуклюжие, как медвежата, серьезно разглядывали нас. Мужчины, широко расставив кривоватые ноги, с видом несокрушимых рыцарей, закованных в меховую броню, застыли у дверей щитовых домиков, утвердившихся на каменных опорах.