Журнал «Вокруг Света» №11 за 1993 год
Шрифт:
Возразить мне было нечем. Меж тем мы подошли к корпусу Д и остановились перед дверью. Массивная, обитая железом, она больше напоминала дверь в подвал с несгораемыми сейфами в каком-нибудь банке.
— Ты что, ждешь нападения Кинг-Конга или шайки вооруженных до зубов гангстеров?
— Предосторожность — штука, далеко не лишняя, — загадочно ответил профессор.
— Но это же смешно! Да будь эта дверь раз в десять тоньше, твоим девчонкам нипочем не сдвинуть ее с места, даже если они навалятся на нее все разом!
— Конечно, физически это
Пришлось оставить этот разговор. Прежде чем войти внутрь, профессор с математической точностью описал мне корпус.
— Здесь двенадцать этажей. В каждом по сорок две палаты, всего — пятьсот четыре. Каждая палата выходит в коридор с видом на двор и противоположный корпус. Такое расположение самое рациональное. Палаты не очень большие, чуть меньше трех метров в ширину,— но, как видишь, здесь довольно просторно. Расширяться мы пока не думаем — не хватает обслуги, смотрителей, есть и другие причины. Да и в слишком большом здании пришлось бы полностью менять внутреннее расположение — я просчитал.
— Итак, мы находимся в правом предсердии сердца, отделенном от левого двором; в левом живут мальчики — видишь, они ходят за решеткой.
— За двойной решеткой.
— Совершенно верно. Но заметь — девочки могут общаться между собой свободно, и не только на своем этаже.
Мы прошли коридором и по лестнице поднялись на второй этаж. Обстановка на всех этажах одинакова: перед каждой палатой — узкая веранда с креслами, доходящая до середины коридора. Профессор гордился таким расположением и считал его на редкость удобным.
— Как видишь, днем они могут дышать свежим воздухом сколько угодно, а если захотят, то и ночью.
Свежим воздухом? Да, двор действительно был открытым, но, стиснутый двенадцатиэтажными громадинами, он казался совсем крохотным, так что воздух, особенно для обитателей нижних этажей, никак нельзя было назвать свежим. Хотя искусственное освещение поддерживалось круглосуточно, днем оно было не столь жутким, как ночью, тем более что на верхних этажах оно как бы растворялось в свете дня. Трувер, заметив тоску на моем лице, попытался оправдать такое расположение:
— Лучшие палаты, конечно, находятся наверху. Поэтому мы установили смены. И каждую неделю девочки с нижних этажей переселяются на верхние, а жившие наверху перемещаются вниз. Права у всех одинаковы. И так всегда. — И, немного помолчав, он прибавил: — За исключением особо серьезных случаев.
— Что значит — серьезных?
— Да все тех же сбоев. Они результат неблагоприятного воздействия извне.
— И тогда,— воскликнул я,— их, наверно, неделями держат на первом этаже, где темно, как в погребе! А может, тут и карцер есть — для самых непокорных?
— Напрасно кипятишься,— усмехнулся профессор. — Провинившиеся остаются на несколько недель на первом этаже, и только. Но чтоб карцер или там «каменный мешок»! Тут уж, брат, ты хватил через край. А самых упрямых мы просто переводим в отдельное помещение, где первое время содержатся новички.
— В изолятор?
— А у тебя неплохая память.
— Ты мне покажешь его?
Профессор смутился и даже как будто расстроился.
— Во всяком случае, не сегодня. Тебе еще много чего предстоит увидеть. Сначала попривыкни, а там поглядим.
— Но, может, девочкам не нравятся эти еженедельные переезды с этажа на этаж?
— Желания пациентов в расчет не принимаются,— резко возразил профессор.— Во всяком случае, серьезных неудобств им это не причиняет. Обстановка и палаты на всех этажах почти одинаковы.
Мы бегло осмотрели две-три палаты, их обитательницы сидели в креслах на веранде и, по выражению профессора, дышали свежим воздухом. Ни у одной из девочек я не обнаружил ни малейшего признака беспокойства. Не видно было и рук, протиснутых сквозь решетку.
— Обычная картина в первые часы после полудня, — вздохнул Трувер — Тут уже ничего не поделаешь. Мощность, конечно, падает. Правда, ненамного. Потом мы восполняем потери.
Это зрелище, похоже, причиняло профессору даже физическую боль, как начальнику электростанции, когда стрелка ваттметра деление за делением ползет вниз. Его беспокойный взгляд был прикован к огромному циферблату, показывающему, что по сравнению с ночью мощность чуть ослабла. Следом послышался стук в стену, через равные промежутки времени, что еще больше усугубило страдания Трувера.
— Потери, опять потери... полезная мощность...
Я проследил за его взглядом, то и дело перескакивавшим с одного ваттметра на другой.
— Предстоит еще поработать,— вздохнул профессор. — Многое придется доделать. Сначала главной трудностью было определить, кто из пациентов повинен в сбоях, один или несколько. Пришлось даже придумать специальную детекторную систему на основе электронных схем!
Между тем стук мало-помалу прекратился. Стрелка индикатора полезной энергии медленно стала на прежнее место. Лицо моего Цицерона тут же просветлело, и мы двинулись дальше.
III
Девочка, сидевшая в кресле на веранде, завидев нас, спешно вскочила.
— Лиза, ты позволишь заглянуть к тебе в палату? Профессор произнес это с нарочитой вежливостью, однако по испуганному, затравленному взгляду Лизы я почувствовал, что искренности в его словах не было ни на грош. Даже при желании девочка просто не могла воспротивиться требованию директора.
— Конечно, господин директор.
Она отвела взгляд в сторону, словно боясь встретиться с глазами профессора, и посмотрела на меня. В глазах Лизы мелькнуло удивление и тревога. Потом они сверкнули, точно молния,— девочка, несмотря на любопытство, сильно смутилась, отчего и у меня на лице выступила краска. Заметив ее смущение, Трувер резким движением втолкнул меня в палату и закрыл дверь.