Журнал "Вокруг Света" №5 за 1996 год
Шрифт:
С каждой минутой становилось светлее, лавины облаков на востоке зарделись красным. Над кронами деревьев обозначилась темная волнистая линия — хребты ближайшей цепи известняковых гигантов. Вскоре въехали в новую долину. Было уже достаточно светло, и стало видно плоское дно долины, а в глубине — вздымающуюся над кронами пальм и зонтами фламбуанов огромную плоскую стену, покрытую плотным кожухом растений.
— Моготе Вирхен. Девственная гора, — шепнул проводник. — Там, у подошвы обрыва, — указал он пальцем, — стоит домишко Рамона Эредиа, а неподалеку от него, из-под скал вытекает ручей. Вы действительно собираетесь туда пойти? — добавил он еще тише.
Доктор Риско
— Вверх по течению? — допытывался проводник.
— Если не будет другой дороги, — ответил доктор. — Надо как-то проникнуть внутрь горы.
— У нас, — покачал головой проводник, — никто не пробовал. Понимаете, сеньор, там нечего искать...
— Но ведь если никто не был... — вставил Солецкий.
— Не смейтесь, сеньор. — Проводник вынул изо рта сигару. — В деревне говорят, будто слышно, как в пещере кто-то играет на гитаре. Подойдите тихо и встаньте в зарослях, там, где вытекает ручей. Кто-то одним пальцем трогает струны.
Первый луч солнца упал на вершину Моготе Вирхен. На фоне небесной голубизны обозначился зеленый край скалы, помеченный тонкими горными пальмочками. Ниже, в плотной гуще листьев, краснели стволы альмасиго, мастиковых деревьев, вцепившихся корнями в каменные полки.
— Сеньор, — продолжал проводник, — туда нельзя идти без оружия... — Он осекся, а увидев движение Солецкого, который положил руку на футляр фотокамеры, пожал плечами, стряхнул пепел с сигары и сказал: — От нее мало толку.
— А мне много и не надо, — ответил фоторепортер.
— Этих птиц, — заметил погруженный в свои мысли Риско, — на нашем острове еще не видел никто. И если они действительно прилетели, их надо искать в глубине пещеры...
— Не знаю, — сказал проводник, перебрасывая сигару из одного угла рта в другой. — Я привез вас на место, сеньоры, как вы хотели. Может, Рамон Эредиа знает больше... — Он с сомнением скривился, хлестнул мула и вернулся в голову маленького каравана, бормоча: — Птицы, в такой тьме?..
Солецкий заметил, как по лицу Риско скользнула улыбка.
— Много бы я дал, чтобы их найти.
Где-то сзади послышался громкий зевок. На последнем муле сидел человек в белой, доходящей до колен рубахе. Широкие поля сомбреро прикрывали его лицо, оставляя видимыми только черные усики.
— День добрый, сеньоры, — бросил он.
— Проснулся, Фернандо? — удивился доктор Риско.
— Чую запах свежего кофе.
— В таком-то безлюдье? — рассмеялся доктор. — Приснилось!
— В таких делах, сеньор, — сказал Фернандо, — я никогда не ошибаюсь. Взгляните...
Они подняли головы. Там, где плоское дно долины неожиданно вставало дыбом, переходя в известняковый обрыв Моготе Вирхен, над путаницей банановых листьев, которые раскачивались, тронутые слабым ветерком, вился голубоватый дымок. Под бананником стоял человек, внимательно глядевший на приближающийся караван.
Рамон Эредиа двадцать лет жил в табачной долине у основания Моготе Вирхен. Но уже давно он не растил табак, не возделывал красной земли, многие годы позволяя ей зарастать травой и кустарником. Жил он один в домишке из кривых пальмовых досок, покрытом пальмовыми листьями. Сквозь широкие щели свободно проникал воздух, крыша защищала от солнца, и в полдень это было единственное место в округе, дающее немного прохлады и тени. На крыше шуршали бесчисленные ящерки. Днем они бегали по балкам потолка, ночью скрывались в пальмовых листьях и стрекотали наперебой с цикадами. Сквозь щели в стенах запрыгивали лягушки. Они прилеплялись к столбам, подпиравшим крышу, и на долгие часы замирали, не обращая внимания на человека. Солнце двигалось по небу, его временами затягивали облака, и в доме становилось попеременно то темно, то светло. Помещение заполнял серый полумрак, либо золотисто-пурпурный свет заката. Лягушки тоже меняли свой цвет. Их кожа принимала расцветки высохшего дерева. В яркие полдни, как бы выгорая, она светлела, к вечеру приобретала красноватый оттенок, сменявшийся вскоре темно-бурым. Пока они сидели неподвижно, их трудно было заметить, но с вечерней прохладой они оживали и отправлялись на охоту.
Рамон разводил кур, которые днем шныряли по колючему душному кустарнику, оставляя где попало яйца. На ночь рассаживались на дереве, растущем около дома. Под деревом, привязанные ремешками за ноги, валялись жирные свиньи. Стадо черных, полуодичавших поросят кормилось в долине дикими плодами и кореньями, извлекая червей и личинок из-под камней и больших слизняков из-под листьев.
Единственное, что выращивал Рамон, — это бананы. Они окружали дом плотной стеной и круглый год поставляли плоды. Одни бананы были длинные, желтеющие по мере созревания, пригодные для еды в сыром виде, другие — кургузые, зеленые, которые Рамон жарил либо варил. Выше лопатообразных банановых листьев поднимались стволы нескольких кокосовых пальм, увенчанные растрепанными шевелюрами.
В сторонке от дома разваливался табачный сарай, некогда служивший для сушки собранных с поля листьев. Рядом валялись заброшенные деревянные соха и борона. Где-то на колышке еще висело ярмо, память о паре волов, на которых шесть лет назад Рамон последний раз пахал табачное поле. С тех пор он не прикасался к сельскому инвентарю, занявшись разведением боевых петухов.
Вокруг дома, на значительном расстоянии, в зарослях, переплетенных плющом и вьюном, усыпанных колючками, он вырубил мачете небольшие полянки. На каждой поставил камышовую клетку с запертым в ней петухом. Он держал там птиц круглые сутки в полном одиночестве. По нескольку раз в день обходил полянки, подсыпая петухам зерен и подливая воды. Спустя несколько недель отшельники становились такими дикими, словно испокон веков вели свободную жизнь в глубине дремучего леса. Вид другого петуха становился для них сигналом к незамедлительной драке. Слегка растопорщив крылья, они распушали брыжи перьев вокруг шеи и набрасывались друг на друга, стараясь достать противника снизу.
По субботам и воскресеньям жители окрестных деревень хватали под мышки своих петухов, и, обмотав им головы тряпками, отправлялись в ближайший городок. Там стояло сколоченное из досок круглое строение, в котором вокруг небольшой арены амфитеатром располагались лавки. Петушиные бои длились по нескольку часов. Люди хрипли от непрекращающегося рева, а все разговоры в городке вертелись только вокруг петухов. Со временем любители убедились, что у петухов из питомника Рамона Эредиа нет равных во всей провинции Пинар-дель-Рио, и на них заключались пари с неимоверными ставками.
В сумерки, когда на арене под пальмовой крышей становилось темно и петухов охватывала сонливость, бои оканчивались. Хозяева птиц и зрители отправлялись в бары. Там, в разговорах, они еще раз испытывали пережитые волнения, потягивая банановое вино, баночное пиво, кока-колу либо апельсиновый сок со льда.
В один из таких вечеров, после заполненного боями дня, Рамон Эредиа встретил Хесуса Монтесино. Рамон стоял в баре «Пинаренья», опершись локтями о стойку и держа банку пива в руке, и слушал разговоры о петухах, когда на улицу вкатил автобус. Он пробежал фарами по тротуару и остановился перед входом в бар. Это был большой, старый междугородний автобус.