Журналист
Шрифт:
Предчувствие его не обмануло — на следующее утро, после второй бессонной ночи, Андрей все же дозвонился до «Майтиги», но поговорить с Ильей уже не смог. Лейтенант Кирилл Выродин — переводчик, работавший в одной группе с Ильей, — сообщил, запинаясь и путая слова, что Илья Новоселов сутки назад покончил с собой — отравился газом из кухонного баллона, оставив предсмертную записку… Обнорский, слушая Выродина, разом взмок и, не веря своим ушам, заорал на него так, что находившиеся в кабинете старшего группы хабиров даже вздрогнули:
— Киря, ты что несешь?!! Как отравился? Ты что плетешь, карась ебаный?
Выродин на «Майтиге» обижаться на «карася» не стал, ответил с участием:
— Не плету я… Мы тут
Трубка выпала из руки Обнорского, уставившегося невидящим взглядом в стену. Илья покончил с собой? Ерунда какая-то… Последний раз Андрей говорил с ним неделю назад и никаких отклонений в речи Новоселова не заметил. Может быть, только некоторая раздражительность… Что-то он такое сказал про каких-то козлов… Андрей напрягся и вспомнил фразу дословно — под конец их последнего разговора Обнорский спросил его: «Ты что, братишка, вроде как не в настроении? Злой какой-то? Сперма к горлу подступила? Так у тебя же Ирка на днях приезжает… Рашпиль-то есть? Пора уже ракушки с члена стачивать». Илья рассмеялся старой шуточке насчет рашпиля и ракушек (иногда к приезду супруги коллеги-холостяки даже вручали счастливцу рашпиль или напильник в торжественной обстановке, сопровождая подарок грубоватыми, но веселыми напутствиями) и ответил: «Да не в этом дело, с членом порядок… Тут у нас несколько козлов такую хуйню отмочили, расскажу потом. Хоть стой — хоть падай, хоть плачь — хоть смейся… В отпуск поедешь — поведаю»…
Фраза Ильи о каких-то козлах ничего не объясняла — мало ли дураков в Триполи, постоянно кто-нибудь что-нибудь выкидывает этакое… И тревоги в голосе Новоселова не было…
Андрей еле дождался транспорта с «Майтиги», привезшего трех возвращавшихся из отпуска техников, но их рассказы ничего не прояснили — мужики сказали только, что Илья действительно отравился в своей квартире, оставив прощальное письмо, что весь советский контингент в Триполи, естественно, на ушах и никто ничего не понимает… Из Джамахирии порой отправляли в Союз покойников — то у кого-нибудь сердце жары не выдержит, то несчастный случай на море. В 1988 году на границе с Чадом местные племена вырезали целую ливийскую воинскую часть, там как раз находились в командировке двое хабиров с переводчиком — их кончили вместе со всеми и похоронили в братской могиле. Трупы смогли вырыть и переправить в Триполи только через две недели, когда ребят уже было почти не опознать… Разное случалось в Ливии, но вот самоубийств на памяти Обнорского не было…
Оставшиеся до отпуска недели он дотянул только благодаря самолетовке и самодельному вину — алкоголь ненадолго давал расслабление пошедшей совсем вразнос нервной системе…
В Триполи Андрей попал лишь за день до рейса в Москву и ничего особо нового не узнал. Версия была одна: внезапное помутнение рассудка на почве жары и переутомления; кое-кто, правда, предполагал, что дикий поступок Ильи был как-то связан с его молодой женой — мол, ревновал он ее, то да се…
Пьяная карусель отпуска отвертела положенные круги очень быстро — Обнорскому казалось, что и дома-то почти не был, когда подошла пора возвращаться. Уезжая в Москву, Андрей долго смотрел, высунувшись из вагона «красной стрелы», на оставшихся на перроне мать, отца и незаметно выросшего братишку — увидит ли он их снова, вернется ли? Учитывая то, что он собирался сделать в Триполи, на эти вопросы мог рискнуть ответить положительно только Господь Бог, если он, конечно, не отвернулся еще от Обнорского окончательно…
В салоне аэрофлотского «Ту-154», взявшего курс на Столицу Ливии, Андрей смог сосредоточиться и четко сформулировать самому себе задачу: в Триполи он попытается разгадать тайну ухода из жизни Ильи Новоселова. Обнорский почему-то был убежден, что ключи к разгадке нужно искать именно там, а не в Союзе. Понимал он и то, что шансов на успех у него очень мало, практически нет, но если есть хотя бы один — есть и надежда…
После принятого наконец окончательного решения пролился в душу Андрею, как ни странно, некий покой — весьма, впрочем, кратковременный. Совсем некстати у него вдруг дико разболелась голова.
Морщась и массируя то место, где скользнула когда-то по черепу пуля Куки, Андрей нажал кнопку вызова стюардессы, чтобы попросить стакан воды — запить лекарство.
Показавшаяся в конце салона фигура бортпроводницы вдруг кого-то ему напомнила. Обнорский прищурил затуманенные болью и алкоголем глаза и пригляделся — да, действительно, женщина в синей аэрофлотской униформе была очень похожа на Лену, только чуть-чуть пополневшую. А вот волосы и посадка головы — совсем как у нее… Странно, что при посадке в самолет он не обратил на это никакого внимания, — впрочем, тогда ему было не до того: похмельно-пьяного Обнорского едва доволок до таможни в Шереметьеве-2 Серега Вихренко, переводчик из Триполи, прилетевший в отпуск в Москву четырьмя неделями позже Андрея. Таможенники и пограничники, впрочем, не особо удивились — и не такое видывали… Во фри-шопе перед посадкой Обнорский успел еще купить бутылку французского вина и выхлебал ее прямо из горла на глазах у каких-то совершенно обалдевших от такого шоу американцев. Естественно, при посадке на борт «Ту-154» Андрею было уже не до стюардесс…
Женщина в синей униформе подходила ближе, и Обнорского вдруг всего заколотило. Боясь поверить самому себе, он смотрел не мигая на ее лицо: по тому, как оно дрогнуло, как расширились ее глаза и задрожали губы, Андрей понял, что Лена его тоже узнала…
— Господи ты боже мой… Это ты, Лена?! Лена!…
— Это я… Андрюшенька…
Поговорить толком в самолете им, конечно, не удалось, — чтобы не привлекать лишнего внимания, Лена, принеся стакан воды Обнорскому, быстро ушла, оставив короткую записку: «Вечером с 20.00 буду ждать тебя на аэрофлотской вилле — она находится недалеко от посольства, — спросишь, где представительство Аэрофлота, тебе покажут. Обязательно приходи». Больше она к креслу Андрея не подходила.
В Триполи после таможни всех прибывших из Москвы военных специалистов и переводчиков отвезли в район Хай аль-Аквах, где располагался Аппарат ГВС, клуб, столовая и библиотека. Напротив высотного здания Аппарата стояла гостиница для холостяков, работавших в Триполи — несколько этажей этой многоэтажки были отданы под транзитников, то есть для тех, кто ждал в Триполи оказии, чтобы убыть в другие города на постоянное место работы, и для тех, кто прибывал из этих городов в столицу перед отпуском или окончательным отъездом в Союз.
Когда Андрей уезжал в отпуск, вопрос о его переводе в Триполи был принципиально уже решен, однако официального приказа Главный еще не подписал, поэтому Обнорского для начала поселили в транзитный номер — в нем не было ничего, кроме большого шкафа и трех пружинных кроватей. Андрей быстро принял душ (повезло, что была вода, потому что утром и вечером ее периодически отключали — холостяки умывались, поливая друг другу воду на руки из пластиковых канистр), переоделся, причесался, тщательно почистил зубы и, бросив в рот несколько мятных лепешек, чтобы заглушить запах еще не выветрившегося перегара, отправился в Аппарат. Удивительное дело — он чувствовал себя почти сносно, и настроение не было таким подавленным, каким бывает обычно после выхода из многодневного крутого штопора.