Жутко громко и запредельно близко
Шрифт:
Я снова завернул телефон в недовязанный шарф и положил его обратно в пакет, а пакет положил обратно в коробку, а коробку — в другую коробку, и все это — в шкаф под кучу барахла.
Я до бесконечности пялился на фальшивые звезды.
Я изобретал.
Я наставил себе синяк.
Я изобретал.
Я встал, подошел к окну и взял рацию. «Бабушка? Бабушка, как слышишь меня? Бабушка? Бабушка?» — «Оскар?» — «Я в порядке. Прием». — «Так поздно. Что случилось? Прием». — «Я тебя разбудил? Прием». — «Нет. Прием». — «Что ты делала? Прием». — «Болтала с жильцом. Прием». — «Он до сих пор не спит? Прием». Мама сказала, чтобы я не задавал бабушке вопросов про жильца, но часто это само собой получалось. «Нет, — сказала бабушка, — он только что ушел. У него были дела по хозяйству. Прием». — «В 4:12 утра? Прием».
Жилец поселился у бабушки сразу после смерти папы, но хоть я и бывал у
Она сказала: «Каждому человеку нужен друг». — «Это ты про Рона?» — «Нет. Это я про бабушку». — «Хотя, на самом деле, про Рона». — «Нет, Оскар. Не про Рона. И мне не нравится твой тон». — «Обычный тон». — «Не обычный, а инкриминирующий». — «Я даже не знаю, что значит «инкриминирующий», — как это может быть мой тон?» — «Ты хотел, чтобы мне стало стыдно за то, что у меня есть друг». — «Нет, не хотел». Она провела рукой с обручальным кольцом по своим волосам и сказала: «Ты знаешь, я действительно говорила только про бабушку, Оскар, но это правда. Мне тоже нужны друзья. Что в этом плохого?» Я пожал плечами. «Разве ты не думаешь, что и папе хотелось бы, чтобы у меня были друзья?» — «Обычный тон».
Бабушка живет в доме через дорогу. Мы на пятом этаже, а она на третьем, но разница практически незаметна. Иногда она мне пишет записки на окне, которые я читаю в бинокль, а однажды мы с папой потратили весь вечер, проектируя бумажный самолет, который можно было бы запускать из нашей квартиры в ее. Стэн стоял на улице и подбирал наши неудавшиеся попытки. Я помню одну записку, которую она написала вскоре после того, как умер папа: «Не уходи».
Бабушка высунулась в окно и приложила рацию запредельно близко к губам, отчего у нее поплыл голос. «Ты в порядке? Прием?» — «Бабушка? Прием?» — «Да? Прием». — «Почему спички такие короткие? Прием». — «В каком смысле? Прием». — «Всегда кажется, что они сгорят целиком. Под конец все торопятся, а иногда даже обжигают пальцы. Прием». — «Я не специалист, — сказала она, как всегда принижая себя, прежде чем высказать свое мнение, — но я думаю, спички короткие для того, чтобы умещаться в кармане. Прием». — «Ага, — сказал я, балансируя подбородком на руке, а локтем на подоконнике. — Мне тоже так кажется. А что, если сделать карманы поглубже? Прием». — «Я в этом мало что смыслю, но думаю, что людям будет трудно доставать вещи, если сделать их очень глубокими. Прием». — «Точно, — сказал я, меняя руки, потому что одна затекла. — А что если придумать переносной карман? Прием». — «Переносной карман? Прием». — «Ага. Он будет типа как носок, но только с липучкой снаружи, чтобы его можно было ко всему прицепить. Не совсем сумка, потому что он все-таки часть одежды, но и не совсем карман, потому что снаружи, и еще съемный, а в этом куча преимуществ: во-первых, из него легче перекладывать вещи, когда меняешь одежду, а во-вторых, в нем можно носить большие вещи, поскольку карман всегда можно отцепить и достать их даже из глубины. Прием». Она приложила руку к той стороне ночной рубашки, под которой сердце, и сказала: «Звучит на сто долларов. Прием». — «Переносной карман убережет много пальцев от обжигания короткими спичками, — сказал я, — и не даст потрескаться губам из-за короткого «Чапстика». [25] А кстати, почему шоколадные батончики такие маленькие? У тебя когда-нибудь было, чтобы ты один съела — и больше не захотелось? Прием». — «Мне нельзя шоколад, — сказала она. — Но я тебя прекрасно понимаю. Прием». — «В нем можно будет носить длинные расчески, чтобы их хватало сразу на весь пробор, и большие кармандаши». — «Кармандаши?» — «Карандаши для переносных карманов». — «Да-да». — «Большие кармандаши удобнее держать, когда у тебя пальцы, как мои — толстые, а еще можно было бы натренировать спасательных птиц, чтобы они использовали этот карман, как сранец». —
25
Лечебная защитная помада для губ.
«Оскар? Прием». — «Я в порядке. Прием». — «Почему ты не спишь, лапонька? Прием». — «В каком смысле? Прием». — «Почему ты не спишь? Прием?» — «Я скучаю по папе. Прием». — «Я тоже. Прием». — «Я очень по нему скучаю. Прием». — «И я. Прием». — «Все время. Прием». — «Все время. Прием». Я не мог ей объяснить, что скучаю по нему больше — больше, чем она, больше, чем все на свете, потому что я не мог рассказать ей про телефон. Эта тайна была дырой в моем сердце, в которую проваливалась любая радость. «Я тебе когда-нибудь рассказывала, как дедушка останавливался и гладил встречных животных, всегда, даже если очень спешил? Прием?» — «Ты мне об этом рассказывала гуголплекс раз. Прием». — «А про то, как у него руки были такие огрубевшие и красные от скульптур, что иногда я ему говорила — в шутку, конечно, что это не он лепит скульптуры, а они его? Прием». — «Про это тоже. Но можешь по новой рассказать, если хочешь. Прием». Она рассказала по новой.
По улице, которая нас разделяла, проехала «Скорая», и я представил того, кто внутри, и что с ним случилось. Как он, типа, сломал лодыжку, выполняя навороченный трюк на скейтборде. Или как умирает от ожогов третьей степени, покрывающих девяносто процентов его тела. А вдруг я его знаю? А вдруг кто-то смотрит на эту «Скорую» и думает, что внутри я?
Что если сделать прибор, распознающий всех, кого ты знаешь? Тогда у едущей по улице «Скорой» на крыше могла бы загораться надпись:
НЕ ВОЛНУЙСЯ! НЕ ВОЛНУЙСЯ!
если прибор того, кто внутри, не распознал приборы тех, кто снаружи. А если распознал, то на «Скорой» могло бы загораться имя того, кто внутри, и либо:
НИЧЕГО СЕРЬЕЗНОГО! НИЧЕГО СЕРЬЕЗНОГО!
либо, если это что-то серьезное:
ЭТО СЕРЬЕЗНО! ЭТО СЕРЬЕЗНО!
Еще можно распределить всех, кого ты знаешь, по тому, как сильно их любишь, и если прибор того, кто в «Скорой», распознал прибор того, кого он больше всех любит, или того, кто больше всех любит его, и если у того, кто в «Скорой», по-настоящему тяжелая травма, и он может даже умереть, на «Скорой» могло бы загораться:
ПРОЩАЙ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! ПРОЩАЙ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
Еще может быть так, что кто-нибудь окажется первым номером в списках сразу многих людей, и когда он будет умирать, а «Скорая» — ехать по улицам в больницу, на ней постоянно будет гореть:
ПРОЩАЙ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! ПРОЩАЙ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
«Бабушка? Прием?» — «Что, лапонька? Прием?» — «Если дедушка был такой хороший, почему он тогда от тебя ушел? Прием». Она сделала полшага назад и пропала из вида. «Он не хотел уходить. Ему просто пришлось. Прием». — «Но почему пришлось? Прием». — «Я не знаю. Прием». — «И ты не сердишься? Прием». — «На него? За то, что он ушел? Прием». — «На себя. За то, что не знаешь, почему. Прием». — «Нет. Прием». — «И не расстраиваешься? Прием». — «Очень расстраиваюсь. Прием». — «Не отключайся», — сказал я, и подбежал к своему походному набору, и схватил дедушкин фотик. Я подошел с ним к окну и щелкнул ее окно. Вспышка осветила улицу, которая нас разделяла.
10. Уолт
9. Аинди
8. Алиша
Бабушка сказала: «Я только надеюсь, что ты никого не будешь любить так же сильно, как я тебя. Прием».
7. Фарлей
6. Минч/Тюбик (поровну)
5. Стэн
Я услышал, как она поцеловала кончики своих пальцев, а потом подула на них.
4. Бакминстер
3. Мама
Я тоже послал ей воздушный поцелуй.
2. Бабушка
«Отбой», — сказал кто-то из нас.
1. Папа
Нам нужны карманы побольше, размышлял я уже в постели, поджидая, когда истекут семь минут, необходимых нормальному человеку, чтобы заснуть. Нам нужны громаднейшие карманы — такие, чтобы в них умещались наши семьи, и наши друзья, и даже люди, которых нет в наших списках, незнакомые, которых мы все равно хотим защитить. Нам нужны карманы для муниципальных округов и целых городов, карманы, способные вместить всю Вселенную.