Жюльетта. Письмо в такси
Шрифт:
— Посмотри, — сказала она Гюставу, указывая на маленькую хижину на опушке леса, — знаешь, я бы охотно жила там до конца своих дней. Вон там, в той маленькой хижине.
— Возможно, она не продается, — отвечал Гюстав и добавил, что лично он хотел бы иметь такой дом, как у Дэдэшек.
Их богатство и стиль жизни внушали ему уважение, и он долго об этом говорил. Сесилия, поглощенная своими страхами, его не слушала, и он очень удивился, когда она прошептала: «Дело темное, придется платить».
— Что ты сказала?
— Ничего. Я,
— Хорошо, спи, дорогая, — сказал он, и она уже не открывала глаз до конца пути.
Не все невесты красивы, но есть красивые невесты; не все дни знаменательны, но есть дни, которые выделяются из потока. Сесилия проснулась в еще больших мучениях, чем уснула, и, ослабев от тревоги, едва смогла встать. Она подумала, что сможет развлечься, переставляя мебель, и, когда Гюстав вернулся к обеду, она сидела на полу в своей пещере Али-Бабы, с босыми ногами и руками в пыли, за стеной из книг.
— Ничего себе, — сказал Гюстав.
— Садись рядом, устроим пикник.
— Здесь, на ковре?
— Этот ковер — сад, книжные полки — солнечные лучи, ветви смоковницы, осеняющие нас, а Одиль принесет нам сардин в масле, холодного мяса, пирожных — всего, что ты любишь. Я подумала, что, погостив у Трипляров, ты будешь рад переменить обстановку.
— И где мы, по-твоему?
— В окрестностях Монпелье.
— Это чересчур далеко. Если бы я принял твое приглашение, я бы опоздал на работу, а сегодня днем у меня важные встречи. Я оставлю тебя в окрестностях Монпелье и съем свои сардины внизу, у себя, в полном одиночестве.
Пока Сесилия и Гюстав вели этот разговор, в одном баре-ресторане на улице Пьер-Шарон обедали два друга.
Когда принесли счет, каждый открыл бумажник, и один достал из своего конверт, положил на стол и щелчком переправил товарищу.
— Взгляни-ка, Роже. Я нашел это письмо в пятницу в такси у вокзала Аустерлиц. Сунул его в карман и забыл о нем. В тот же вечер я уехал за город, а сегодня утром снова надел этот пиджак и увидел, что оно все еще здесь. Я хотел было отнести его на почту, а потом опять забыл.
Роже посмотрел на оборот конверта и прочел имя отправителя:
— Зачем тебе относить на почту письмо, которое поможет тебе познакомиться с Сесилией Дальфор? Отнеси его ей сам. Она занятная, тебе нравится, ты ей даже восхищаешься, и вот как раз случай сказать ей об этом. Не упускай удачу, Поль, не упускай удачу, которая свалилась тебе с неба.
Поль, бывший человеком романическим, скрытным и страстным, не верил сам себе и довольно долго размышлял над последствиями поступка, к которому его подталкивал Роже.
— Она не увидит в этом ничего, кроме знака восхищения. Да, ты прав, я пойду к ней сегодня же вечером, — вымолвил он наконец.
В шесть тридцать Сесилия была в ванной комнате. Портниха, ползавшая вокруг нее на коленях, проводила примерку едва наметанного платья — черного, облегающего и сильно
— Месье?
— Месье.
— Али-Баба, — отозвалась Сесилия и, позабыв о том, что она не причесана, не одета, полуголая и похожа на астролога в этой тунике, покрытой кабалистическими знаками, вошла в свою пещеру. Там стоял мужчина, который не мог поверить своим глазам. Мужчина — это серьезно, и его молчание напугало ее.
— Мадам, — начал он, сунув руку во внутренний карман пиджака, — я нашел в такси письмо, которое вы написали…
Она перебила:
— Дальше можете не продолжать. Сколько вы хотите? Сто тысяч? Двести? Какова ваша цена?
При этих словах он положил письмо обратно в карман.
— Ни гроша, ни сантима.
— Тогда чего вы хотите? Чего вы ждете от меня?
— Я жду, чтобы вы пригласили меня поужинать с вами наедине. Только этого я и хочу.
— Никогда.
— Не будет ужина — не будет и письма. Всего хорошего, мадам, и знайте, что я не вернусь.
Было что-то пугающее в его непринужденности и что-то тревожное в его серьезности. Он повернулся к ней спиной, открыл дверь и вышел; но когда он уже стоял на лестнице, она побежала за ним вслед и удержала его:
— Ужин в ресторане?
— Нет, здесь, у вас.
Она взмолилась:
— Попросите что-нибудь другое, просите что угодно.
— Я ничего другого не хочу. Да или нет?
— Я хочу сказать…
— А я говорю — в пятницу вечером.
Она почувствовала, что отказ окончательно ее погубит, и, поскольку в его глазах и улыбке она видела лишь предзнаменования катастрофы, прошептала: «Я согласна, мошенник, негодяй, мерзавец…», затем быстро отвернулась и, не помня себя, бросилась на диван в своей пещере Али-Бабы.
Гюстав, который как раз возвращался с работы, увидел, что какой-то мужчина, чьего лица он не разглядел, вышел из его дома и сел в машину. В противоположность своей привычке Гюстав не задержался в буфетной, а прямо прошел к жене, которую нашел в растерзанном виде.
— Сесилия, дорогая, что с тобой? Тебе плохо, ты больна?
— Больна? О нет, ничего страшного, все прошло, — ответила та, приходя в себя, и встала с дивана.
— Ну и слава Богу, ты меня напугала. Что за мужчина отсюда вышел?
— Мужчина?.. Ах да, правда, мужчина… Это… Ах да… Это врач. Кто же еще!
— Врач?
— Какой ты странный, Гюстав! Ты первый заявил, что у меня нездоровый вид, а теперь удивляешься, что приходил врач?
— Откуда ты его знаешь?
— Я его не знаю.
— Он что, с неба свалился?
— Нет. Это знакомый… — она замешкалась, и первым именем, пришедшим ей на ум, оказалось имя Жильберты Ило: — Это знакомый Жильберты.
— Жильберты? Разве она не в Орлеане?
Сесилия притворилась, будто теряет терпение: