Зиэль

О'Санчес

Я летел, но продолжал внимательно смотреть за происходящим, ибо во мне, кроме лютого голода, вспыхнувшего при виде моей судьбы, все еще жило то человеческое, что зовется любопытством…

* * *

Хоггроги Солнышко рубился в самой гуще черной твари и оставался при этом невредим! Он совершенно явно подбирался к плывущему по воздуху огонечку, испускающему сияние, огонечек искал место и мгновение, где бы опуститься на землю… И невесть откуда прибежавший толстенный молодец рубится, и тоже пока жив… Нечасто мне доводилось встречать людей выше меня или Хоггроги Солнышко, ибо в каждом из нас росту — четыре локтя с пядью, а в этом увальне — четыре локтя и две полных ладони… И весом в полтора Когори Тумару! Ох,

странный человек… Человек ли? Не бог и не демон, точно нет: весь из сала, мяса и крови. А буйный-то какой!

* * *

Маркиз Короны устал, он очень устал, так устал, как до этого лишь однажды, когда выполнял просьбу-приказ Матушки-Земли подать ей котомочку на клюку… Он вдруг вспомнил тот случай и удивился своей забывчивости… Ну, же!!!

* * *

Маркиз Короны, оказывается, сохранил в себе достаточно сил, чтобы подпрыгнуть, да так лихо, что и одному моему знакомому охи-охи не пришлось бы стыдиться! Маркиз прыгнул высоко и стремительно, по направлению к оседающему зернышку… К моему зернышку, для одного меня предназначенному! Скорее!!! Маркиз скакнул не просто, а с вывертом, усиливая вращением туловища скорость прощального бойцового прыжка, а взмахом обеих рук в развороте и без того чудовищную мощь и быстроту мечевого удара! Сам он при этом презрел защиту и был обречен закончить свой полет кусками окровавленной плоти на мечах и секирах черного воинства, но, похоже, это отнюдь не мешало его расчетам: главное — прыжок и удар, то, ради чего все они, здесь, на западной границе, потратили жизни свои! НЕТ!!! О, нет! А вот и да… Что-там зазвенело и грянулось вниз, вместе с маркизом — я даже смотреть не стал — а сияние взвилось высоко и исчезло… Этот жирный тоже ворочался и орал неподалеку. После маркизова прыжка на равнине хлопнуло так, что жирного, вместе с целой охапкой повисших на нем сгустков, кубарем снесло в пропасть благо она была всего в десятке локтей от него… Хваком этого малого зовут, я вспомнил, хотя и не видел его ни разу. Вернее, звали. Все кончено. Прошел мой искус, некуда лететь. Можно устроиться прямо здесь, на пару десятков долгих локтей восточнее места событий, сесть на камешек, разогнать по сторонам эти глупые тучи и еще разок посозерцать во весь голос рассвет, полную луну…

* * *

Докари Та-Микол понял, что отступать уже некуда и сил взять неоткуда, он заорал, вычерпывая через крик остатки жизни, которые он потратит на последний двойной удар мечом и секирою, прыгнул на черных, ударил… и не попал, и полетел, неуклюже загребая ногами, вперед и вниз, пока не грянулся грудью, лбом и носом в каменные плиты пола.

— Как же так! — успел напоследок подумать рыцарь, — я не должен был промахну… ться… А где они???

Зыбкий грязный туман выкурился из черного праха, постоял несколько мгновений и растворился в душном воздухе "тронного зала". Все здесь успело пропитаться кровью, тленом, ужасом людским, но… Но это были живые запахи… Живые! Докари Та-Микол, каким-то звериным или колдовским чутьем, пробившимся в мысли сквозь напрочь ошалевшее сознание, понял главное: все кончено — а они живы! Все закончилось, и среди целой горы человеческих трупов сохранилась жизнь! Морево исчезло! Кровь? Это можно выплюнуть и вытереть, дело военное, а вот меч и секиру надо подобрать, негоже им на полу валяться…

Почти одновременно с ним, оглушающую истину постигла и блистательная маркиза Тантури: она стояла недвижно — кинжалы вывалились из внезапно онемевших рук — и смотрела… куда-то туда… в гобелен на стене… или дальше… далеко-далеко на невидимый закат… Хогги…

Зашевелились на полу немногие уцелевшие домочадцы, зазвенели доспехами двое ратников — тоже почему-то живы… Гномы все еще молчат, недоверчиво оглядываются… Маленький Веттори выронил деревянный меч, обеими руками вцепился в мамину юбку и ударился в рев: ему тоже вдруг стало страшно.

* * *

От

сгустков один прах остался… вернее, уже дым… Видом он похож на зловонный, да только я знаю, что нет в нем запахов… Зато человеческая плоть, в изобилии расплесканная по западную сторону моста, обречена гнить и вонять… Но не сейчас, а поближе к весне, когда сойдут холода. В иные бы времена ее вчистую бы подобрали падальщики, выгрызли бы изо льда и снега, еще задолго до наступления весны, но нет больше падальщиков на многие и многие долгие шаги вокруг… Им еще расплодиться нужно и заселить опустевшие земли…

* * *

Цаги Крикун умер, а Керси Талои остался жив. Последнюю черную волну Цаги принял на себя, но не потому что хотел погибнуть побыстрее, а потому что всплеск ее пришелся на Цаги. Плесни она левее — Керси бы погиб. Нет больше Цаги — шея перерублена. Керси Талои понял сие за один взгляд, поэтому не стал останавливаться и прыгнул к телу Санги Бо. Лежит ничком, тоже, небось… Нет, стонет! Стонет — значит, дышит! Дышит — стало быть жив! А где все?

Керси Талои втянул ноздрями ледяную сырость: никаких посторонних чудес, кроме запахов дерьма и крови! Все кончилось. Ему бы радоваться, что он сам жив и тоже дышит, и завтра будет дышать, а он… -

— Да, радуюсь я… радуюсь, — вяло ответил сам себе Керси и понял, что не врет: есть в душе великая радость. А главная составляющая ее в том, что тяжесть с сердца сошла, рассвет в душе наступил… Просто сил мало.

— Санги, а Санги? Ты слы… Вы слышите меня, рыцарь Санги?

— Да.

Санги Бо внезапно разлепил окровавленные глаза и сел. Его немедленно вывернуло наизнанку, однако он успел отвернуться и рукой молча махнуть в сторону моста. Странным, глубоким наитием, Керси без слов понял все, что повелел ему старый рыцарь: он вскочил и, пошатываясь на обессиленных ногах, побежал к мосту, чтобы перейти его, а там, на той стороне, попытаться найти маркиза Короны, либо тело его…

На середине моста бег и дыхание его замедлились, а на чужую землю он даже и ступить с моста не сумел: замер неподвижно. И вся природа замерла. Почти вся. Старая горбатая бабка шла, помогая себе клюкой против неровностей почвы, шла и остановилась. Синие глаза ее задержались на бездыханном теле.

— Вот ты где лежишь, мальчик. Когда-то ты думал, что нет предела сил твоим и мощи твоей — а вот же он, предел-то… Сил в тебе совсем-совсем не осталось и жизни тоже. Хотя… Надо же! Одна единственная искорка запуталась, глупая, и никак выхода не найдет, я ее чую… Да ведь и немудрено заблудиться, вон тело-то какое огроменное. Не то ты сделал, мальчик, что бы мне надобно, ох, не то… А все же услужил. Потрафил старухе, уважил… Помог как умел, меча не пожалел. Нешто попробовать?…

Старуха наклонилась над окровавленным, словно уснувшим, богатырем и потрясла за плечо.

— Эй, мальчик, силушка твоя злосчастная, вставай!.. Расти, искорка. Вставай же! Я велю! Погоди. А это что за дрянь к тебе прилипла? Да накрепко! А, помню. Ох, не мое это дело, чужие заклятья снимать, тем более — это. Ох, не мое… Ларро, сынок, явись.

— Да, матушка!

— Можешь эту его финтифлюшку починить?

— Да, матушка, запросто! Коли я его ковал — так и труда в том нет.

Возникший из пустоты детина был совершенно гол, пузат, клыкаст, нечесаные лохмы до пояса. Он подхватил в когтистые лапы половинки сломанного меча, примерился…

— Матушка, а разреши, я крови приправлю? А то непрочно сращивать, а окропишь хозяйскою, так оно и…

— Возьми.

Детина ткнул обломанным лезвием в безвольную ладонь лежащего рыцаря, проступившая кровь жарко зашипела на кончике клинка.

— Во! Укрепил, теперя не хуже прежнего будет! Знатная забавка! Бог среди мечей… гы-гы-гы… А ведь и то, матушка, я ведь полагал, что разрушить оный нельзя…

— Сделал? Тогда брысь отсюда, не мешай.

Детина исчез, а старуха занесла сморщенные пальцы над неподвижным телом, помолчала, помедлила…