Зима, которой не было
Шрифт:
Кое-как отвязавшись от назойливых одноклассниц, быстрым шагом я направлялась домой, минуя обшарпанные пятиэтажные дома, маленькие магазинчики и цветочные палатки. Наш район считался спальным, и здесь не было ничего такого, на чём можно было бы остановить взгляд. Разве что то самое здание, которое вновь привлекло мое внимание. Я даже остановилась недалеко от ворот, за которыми тянулась тропинка к его дверям. Закрытый институт, значит. И чему там учат, интересно? Возле бордюра чередой стояли дорогие иномарки, которые, как я поняла, принадлежали здешним студентам, а за оградой
— Эй, рыжая!
Что за дерьмо?
Я невольно обернулась и глазами встретилась с незнакомым мне парнем. Он стоял в метрах десяти, облокотившись на металлическую балку забора. Лицо его показалось мне необычайно красивым: мужественное, но в то же время сохранившее правильные черты. Темные, почти цвета гуталина волосы блестели на морозном солнце, а тонкие губы не покидала снисходительная улыбка. Я отступила и с ужасом потупилась, не имея понятия, как вести себя в данной ситуации. И чего ему от меня надо?..
Мне не хотелось показывать своё смущение, но щеки предательски зарделись. Пришлось лицом нырнуть в бесконечный чёрный шарф, развернуться и, словно по минному полю, зашагать домой. «Не оборачивайся, — приказала я себе, — не смей смотреть».
Чёрт, какой он красивый.
— Я не собирался тебя обидеть, — крикнул вслед он. Против своей воли я вновь повернула голову и, словно ослеплённая, прищурилась. Нет, конечно, прищурилась-то я от солнца, но можно было вообразить, будто от его внешности. И одет ведь со вкусом. Ему лет двадцать, уверена.
Я ускорила шаг, проклиная себя за то, что вновь взглянула на него. Теперь парень этот точно уверен в своей неотразимости и в моей бесконечной глупости. Странное дело: во всём я была человеком серьезным, почти каменным, но только дело доходило до противоположного пола, как превращалась в какую-то жалкую размазню. Вообще привыкла я только к юношам из сериалов и игр. Обычно они казались симпатичнее обыкновенных особей, да и чувство юмора у них было на порядок выше. Кажется, Костю в шестом я разлюбила именно из-за неудачных шуток.
Поднявшись на свой этаж и отперев дверь, я ввалилась в прихожую и съехала по стене прямо в одежде. В мыслях то и дело всплывало лицо того парня, его ухмылка и блестящие, покрасневшие от холода глаза. «Чёртов ублюдок», — со злобой выругалась я и пнула ногой стену так, что даже гардеробный шкаф зашатался. Это казалось довольно глупым, но нарушить привычный ход моего дня ему удалось. В животе заскулил щенок, и это было сигналом к тому, что нужно поскорее забыть о той минуте и сделать что-нибудь на обед.
***
Отец вернулся к семи. Я даже не услышала, как хлопнула входная дверь: слишком уж шумело мясо на сковородке. Все шестнадцать лет я была единственной женщиной в этой семье, поэтому уже привыкла, что готовка, уборка и прочие обязанности слабого пола лежат на моих плечах. Выполняла их механически и иногда казалась себе роботом-домработницей, которого в скором времени посулят изобрести всяческие НИИ. Но готовить мне очень нравилось. Втайне от отца я считала, что если образование за стенами школы продолжить не смогу, то непременно уйду в поварское дело. Он, мягко сказать, оказался бы фраппирован.
— Привет, милая, — макушкой я ощутила папино горячее дыхание, а затем поцелуй. — Что готовишь?
— Бефстроганов, — безучастно отозвалась я.
— И охота тебе возиться. Просто пожарила бы.
Я ничего не ответила, лишь краем глаза пронаблюдала, как отец уселся на стул в нетерпеливом ожидании ужина. Я смотрела на его печальные глаза, так рано седеющие тёмные волосы, которые, казалось, будто солью посыпаны, первые морщины у глаз и ссутулившуюся спину. И в такие моменты мне отчего-то было жалко совсем не его, хотя эгоисткой я себя никогда не считала. Иногда мне казалась, что в своем стремлении внушить ему что-то дельное я словно бью кулаками каменную стену. И когда ладони оказались стесаны в кровь, я прекратила попытки. Но это не значило, что мне уже не больно.
Мы поужинали практически в полном молчании, а когда я встала, чтобы помыть посуду, отец поставил греться электрический чайник.
— Чайку, Ева? — натянуто улыбнулся он.
— Нет, спасибо, — покачала головой я, наблюдая за прозрачной струей воды, ударяющейся о край керамической тарелки.
— Как школа?
Полный провал, папа.
— Всё отлично.
— Я не верю тебе, — зачем-то он пошел в наступление. Я знала, что он понимает, когда я лгу.
— Это твоё личное дело, — в попытках сохранить спокойствие отрезала я.
— Знаешь, — я предчувствовала заунывную историю. — А твоя мать никогда не лгала. Даже не пыталась…
— Мне тогда, может, тоже пачку "Феназепама" сожрать, чтобы хоть в чем-то на неё походить? — сорвалась я и едва не выронила скользкую чашку из рук.
— Ева, — без единой капли строгости протянул отец. Его глаза, серые, тусклые, уставшие, давили на меня упреком, — за что ты так со мной? Неужели ты ни капли меня не любишь?
Нет, папа, тебя люблю. Себя вот — не очень.
Я предпочла промолчать, а он опять начал выявлять причину моей холодности, несмотря на то, что я оставалась партизаном:
— Может быть, я покупаю тебе мало всяких женских штучек? Или у тебя нет того, что есть у остальных подростков?..
Матери у меня нет. Это точно.
— Мне кажется, ты слишком на мне зациклен, — покачала головой я, вытирая мокрые руки о кухонное полотенце. Затем я закрыла кран. — Ты никогда не думал переключить внимание на кого-то другого?
— Что ты имеешь в виду? — папа удивился. На секунду мне показалось, что щёки его порозовели от смущения. Действительно, если задуматься, то за шестнадцать лет я не знала ни об одной его женщине. Они вообще, интересно, были?