Зимний Фонарь

Случайное становится нормой:

хрящи костенеют — каменеет хлеб,

лишь плоть обращается пеплом.

Нулевая Высота: Синекамский рубеж

1-2/995

Кордон выстроен по всему периметру равнинной границы. Эти земли лишены всякой жизни. Их населяют метафорические призраки — отголоски ушедшего прошлого и несбывшегося будущего. Огнемётными соплами заградотряда возводятся непроницаемые стены пламени. Отчуждённые земли ещё не ограждены: запредельные температуры расходятся пожарами по местным полям и лесам. Свечами

— Не ссать в доспех! — подбадривает командир свой взвод. — В наших руках судьба всей Балтии, так что не расслабляйтесь!

Броня многочисленных воинов черна от копоти и сажи.

— Так точно! — единым гласом подтверждают крематоры-огнемётчики, и на краткий миг огненная стена становится ярче и выше.

Удовлетворённый результатом командир заводит руки за спину и движется в сторону последнего выжившего. Они встретили его прямо здесь, на дороге. Живого, пусть и поражённого. Иноземец — судя по акценту — едва держится на ногах. Ему уже оказали первую помощь, и теперь он ждёт транспорт, что доставит его до ближайшего КПП.

— Ну ты как, дружок? — доброжелательно справляется о самочувствии крематор. Выживший качает головой. — Как тебе удалось пережить запуск?

— В воде, — хрипло отвечает тот, — она не пропускает… излучение? Поля, кажется. Простите, мой нова эспере… не очень хорош.

Во время диалога командир замечает на неизвестном защитную маску. Опаленная и разбитая накладка эполетом висит на его плече. Опознавательных знаков, свойственным военнослужащим, нет.

— Повезло так повезло, — принимает командир. Украдкой глянув на выставленный заградотряд, наклоняется и вполголоса спрашивает: — Сынок, а ты вообще знаешь, что в городе-то стряслось?

— Как и всегда, — меланхолично произносит выживший и с ироничной усмешкой выдаёт: — Человечество вновь победило.

«…какими только верованиями не полнилась земля. Десятки пантеонов с сотнями демиургов и мифов порождали бесчисленное множество культов с собственными учениями и последователями. Человеческая вера была настолько сильна и неистребима, что однажды демиурги обрели плоть и предстали перед своими подданными. Однако страх последних оказался сильнее почтения, и прекрасные создания веры обратились в монстров, воплотивших собой потаённые кошмары людского сознания. Мир запомнил демиургов как великанов, чьи способности стократно превышают человеческие возможности…»

— автор неизвестен, предисловие «Ворто пи Ланг».

Эпизод первый

Российская Империя: Синекамская губерния

Стагетский Предел

12-31/917

Конец света является песней. Гимны трубят не прекрасному миру, но мощной войне. Тишина пронизана дифирамбами страха: визгами летящих снарядов и воем сирен. Параличом посмертия отдаётся воздушная тревога, и смерть начинает танец.

Бледное небо иссечено химиотрассами, расползающимися грязью над разрушенными городами. Отравленные облака выплёвывают тёмные осадки. Смог сливается с утренним туманом, обращая день в сумерки. У горизонта снежинками падают самолёты. Надвигающаяся буря проглатывает подбитых «птиц»: всполохи взрывов не коптят небеса. По занесённым пеплом дорогам курсируют фуры, доверху гружённые телами и техникой. Подобно «Снегирям» они растворяются в огнях агонизирующего мира.

Стагетский замок разрушен. Все ходы уничтожены: западный завален обломками крепостной стены, а восточный взорван. Где-то под землёй кричат беженцы: подвалы замка стали для них не убежищем, но ловушкой.

Внутренний двор растекается кровавым болотом. Всё стало единым: отныне одну могилу делят убитые язычники и погибшие гвардейцы. Воины-демиборцы, служившие Параду. Их цель, единственная и верная, есть уничтожение демиургов или, как говорят в просторечии, деми. Это то, ради чего были они рождены. То, во имя чего гибнут.

Переливаясь в отсветах подожжённых построек, крепостной ров бликует керосиновой радугой.

Аверс Реверсон, один из стагетских капитанов, печально усмехается, глядя на поцелованные смертью тела. Именно под его руководством были разгромлены напавшие на Стагет язычники. Культисты из Синекамского Храма Восхождения, поклонявшиеся Немоку, Отцу Боли. Так жнецы, к коим относился Аверс, прозвали деми болезней.

Стянув респиратор, мужчина сплёвывает приправленную элегическим токсином слюну и закуривает. Черты его лица остры. Сияющая белизной кожа иссечена шрамами. Крупные глаза — как следствие неизученного дефекта — абсолютно чёрные, а зрачки светятся белым огнём. Дым папиросы, выходящий из тонкогубого рта, сливается с парами декабрьского холода.

Реверсон подходит к краю обрыва. Весь пологий спуск, вплоть до низменности, устлан разбитыми бомбардировщиками с замурованными в кабинах пилотами. «Снегири» ещё источают остатки элегии, облизавшей напалмом весь Синекам. Улицы Церупилса чернеют снегом. Вместо зданий — жалкие обломки. Никак и нигде не скрыться от неестественных плодов Войны.

— Ну ты это видел? Видел, да?! — К капитану подлетает возбуждённая estelatte, Рагнара Эскельсон. Молодая женщина, чья семья была истреблена Культом. В ночь, когда они вновь встретились, будущую жницу собирались принести в жертву Отцу Боли. — Они сделали это. Всё получилось!

Взгляд цепляется за распятого на каменном остове комтура. Его убили первым; в момент начала атаки деми во двор прорвались синекамские культисты. Свою малочисленность они компенсировали гвоздемётами с захваченного завода. Эффективность «оружия» в их представлении оказалась завышенной, а преимущество неожиданности — краткосрочным.

— Ха-х, вынужден признать, — не скрывая облегчения, отзывается Реверсон, угощая протеже табаком. Та охотно вытягивает из портсигара папиросу и закуривает, — «Снегири» и впрямь к добру…

— Они были восхитительны, deemoire, — соглашается Рагнара, смотря на растворяющиеся вдали самолёты, — но, к сожалению, не без потерь. Некоторых лётчиц парализовало воздействие Немока, и они не справились с управлением.

— Zoic, я видел, — подтверждает капитан, выдыхая облако дыма. — Это прискорбно. Уверен, Император позаботится об их родственниках.

Собственные слова кажутся не столь убедительными, когда Аверс ловит осуждающий взгляд Царевны. Величественной девы, что гальюном украшает их гниющий корабль. Раньше горельеф служил свидетельством союза двух держав, теперь — напоминанием о бесчинствах и смертях.