Зимний художник

Пушистый белый день заканчивался; было три часа. Небо уже поблекло, солнце из золотистого сделалось совсем грустным. Пора было ехать на встречу с Чупрыновой.

Чупрынову звали Варя, и она была настоящая валькирия. Такой, во всяком случае, то и дело представлялась она Диме, когда проносилась на роликах: высокая, широковатая в кости, с развевающимися светлыми волосами. Они и познакомились во время катаний, когда Петербург заполнялся роллерами, и Дворцовая площадь

Дима заметил эту девушку издалека: она каталась не слишком уверенно, но как-то исключительно дерзко, и когда она проезжала мимо, Дима вполголоса пропел тему Валькирии из Вагнера. Она обернулась, пронзила его гневным взором и едва не упала. Его это насмешило, он подхватил ее за руку, и остаток вечера они катались вдвоем.

Дима был по призванию художником. Он то учился, то не учился, то вдруг решался взять себя в руки и поступить в Мухинское училище, после чего запирался в своей комнате и не выходил оттуда неделями – творил. С родителями у него возникали из-за этого всякие сложности, поэтому предложение Чупрыновой перебираться к ней и «перестать лицемерить» было воспринято им с удовольствием.

И они стали жить вместе. Поначалу у них все получалось, и они уже стали воображать, будто избежали всех тех глупостей, которые натворили их родители, но затем вдруг явился пресловутый «быт» и начал стремительно «заедать».

Дима так и выражался:

– Ты, Чупрынова, иной раз заедаешь меня совершенно как Чацкого – среда.

– Почему не четверг? – скучно фыркала Чупрынова.

Но ссоры из-за того, что кто-то не вынес вовремя мусор, продолжались. Дима терпел. Все-таки жить с Чупрыновой ему нравилось. Она его понимала. Или делала вид. В таком случае – удачнее, чем мама.

Можно было не ложиться спать вовремя, не завтракать и обедать чипсами. Заработки у обоих молодых людей были мизерные, но Чупрыновой регулярно подбрасывали состоятельные предки, да и Диме иногда перепадало от мамы.

«Если ты Вареньку любишь, – советовала мама, когда Дима заскакивал к ней на домашний пирог или просто так, по пути из пункта «А» в пункт «Б», – постарайся не ссориться. Попросит о чем-нибудь – сделай. А там, глядишь, и ссориться не будете».

«Да мы не ссоримся», – говорил Дима, отводя глаза.

«Вот и хорошо, – проницательно не верила мама, – вот и прекрасно, что не ссоритесь. Детей заводить еще не собрались?»

«Нет», – быстро отвечал Дима, давясь, доедал и уносил ноги.

Ни он, ни Чупрынова никаких детей пока не хотели. И меньше всего Дима желал обсуждать этот вопрос с мамой.

Согласия с подругой у Димы все не получалось и не получалось. Просьбы Чупрыновой были незатейливы, но почему-то всегда заставали Диму врасплох. Сегодня, например, она сказала:

– В половину четвертого встреть меня, пожалуйста, на Технологическом. Я поеду от предков, наверняка с дачи огурцов навезли и меня навьючат.

И вот время подползало к трем, а Дима смотрел в стену и пытался вспомнить, какую станцию метро назвала Чупрынова: Технологический или Политехнический. Если бы она еще сказала – «Техноложка» или «Политех», можно было бы восстановить в памяти звучание слова, так ведь нет! Он точно помнил, что она сказала – какой-то там институт. Технический.

Дима решил рассуждать логически. Предки Чупрыновой возвращаются с дачи и желают наделить дочь свежими огурцами. От еды Чупрынова никогда не отказывается, поэтому наберет полные авоськи. И будет его ждать на станции метро»…технический институт».

Если они едут с дачи, то логичнее предположить, что выйдут из электрички поближе к станции метро. То есть – на окраине города. То есть – на «Политехническом».

У Димы окончательно испортилось настроение. «Политехнический» находился на так называемой «разорванной» ветке метро: лет десять назад там произошла авария, обвалился тоннель, и теперь для того, чтобы из центра города добраться до «Политеха», нужно делать пересадки наземным транспортом.

Однако делать нечего. Чтобы укрепить решимость, Дима представил себе Чупрынову с авоськами. Вышло устрашающе. Он быстро нарисовал карикатуру на листке бумаги. Чупрынова, очень похожая, что-то безмолвно кричала, мультяшно разинув рот. Гневалась.

Дима одолел шнуровку зимних ботинок, влез в куртку с капюшоном и покинул квартиру.

Зимний день пощипывал лицо дружески, солнце делалось все печальнее, город тонул в снегу. Тащиться на «Политехническую» не хотелось – болезненно. Дима не любил эти места. Все чужое, необжитое. Больше всего на свете он боялся там заблудиться. Однажды он заплутал в том районе и едва не отморозил себе уши.

«Не буду выходить из метро, – обещал он себе. – Подхвачу Чупрынову и обратно прыг на эскалатор…»

Он обреченно дотащился до станции и поехал. Мелькали перроны, квадратные колонны, люди толпились и толкали Диму. Затем его вынесло в сутолоку – к разливу ларьков и замерзших лоточников в твердых от холода дубленках: не теряя синтетической бодрости, те предлагали угрюмым пассажирам, изгнанным из подземного тепла к наземному транспорту, разный ненужный хлам: кроссворды, доисторическую воблу, даже мороженое. Кое-кто поддавался, утрачивал волю и покупал.

Огни, умноженные снегом и светом из ларьков, слепили глаза. Для Димы это было здесь самым мучительным. Автобусы неостановимо ползли по проспекту, точно рыба на нерест. Машины таращились фарами, и из-за их яркого света не видно было номеров маршрута. Наконец Дима втиснулся в небольшое маршрутное такси. Сидячих мест не было, но водитель смилостивился – разрешил стоять, и Дима покорно стоял, неудобно пригнув голову и периодически падая на тетку с изумительно твердыми коленями. Тетка, следует отдать ей должное, сносила димины падения стоически. «Всем надо ехать», – сказала она, когда он особенно больно стукнулся о ее каменные кости.

Оказавшись на «Политехнической», Дима даже не поверил собственному счастью. Дорога обратно представлялась ему куда более простой. Обычно так и бывает. Главное – добраться до цели, а возвращение домой происходит само собой, без особых усилий.

Часы показывали начало пятого. «Опоздал», – с ужасом сообразил Дима. Со временем у него были сложные отношения. Время вечно обманывало Диму. Внутренние ритмы юного художника были куда более медленными, нежели обычный ход стрелок. Дима существовал во времени тягучем, неспешном; а все вокруг бежало, суетилось, стукало: секунда-секунда-секунда… Между тем как правильным в отношении Димы было бы: секу-у-унда-секу-у-унда-секу-у-унда-а-а…