Зимний ветер. Катакомбы
Шрифт:
— Инцидент исчерпан, — сказал командир корабля и, как доброе божество, величественно удалился в штурманскую рубку.
Мальчик и девочка некоторое время стояли, глядя в разные стороны. Они не знали, что им делать друг с другом теперь, когда они были официально в мире.
— Знаешь что? — наконец сказала девочка с таким видом, как будто сделала необыкновенно важное открытие.
— Что?
— Давай будем гулять по самолету.
— А зачем? — резонно спросил солидный Петя.
— А нарочно, — легкомысленно тряхнув всеми своими лентами и бусами, сказала девочка.
— А давай! — вдруг с самым бесшабашным видом сказал Петя, поддаваясь очарованию ее легкости и веселья.
И последний час воздушного путешествия прошел совсем незаметно.
4. У САМОГО ЧЕРНОГО МОРЯ
— Море! — весело сказал командир корабля, показываясь на пороге своей рубки.
— Море! Море! — кричала девочка.
— Черное море, — тихо сказал Петр Васильевич, крепко прижимая к себе сына.
— Где же оно, где? — беспокойно спрашивал мальчик, прижимаясь лицом к окну.
— Да вот же оно. Под нами. Неужели не видишь?
Петя посмотрел, насколько было возможно, вниз и вдруг глубоко под собой увидел кусок цветной географии ческой карты. Он совершенно отчетливо увидел неровную линию, отделявшую бурую сушу от аквамариновой воды.
Длинные синие морщины в несколько рядов тянулись вдоль берега, в точности повторяя его очертания.
— Что это такое? — спросил Петя, все еще ничего не понимая.
— Это море. Это волны Черного моря.
Петя ожидал увидеть Черное море громадным, грозным, если не вполне черным, то, во всяком случае, черноватым, с резким горизонтом. Вместо этого он увидел мелкие береговые подробности — табун зеркально блестевших на солнце лошадей, которых, вероятно, только что выкупали и теперь гнали обратно в степь, развешанные рыбачьи сети, маленькие перевернутые шаланды со свежевысмоленными днищами, а все остальное громадное пространство моря тонуло в серебристом сиянии воздуха, так что, глядя против сильного утреннего солнца, невозможно было его увидеть. Его можно было только угадывать. Но уже одно сознание, что море, которого он никогда в жизни не видел, почти рядом, под самым подбородком, наполнило Петину душу восхищением, которое дошло до восторга, когда вдруг внизу, вновь в солнечном мареве, он увидел пароход. Не речной, а настоящий морской пароход с красным пояском на черной трубе и бурым хвостом дыма над незримой, сияющей водой.
Заходя с моря, самолет стал делать круг, и теперь мальчик снова видел обыкновенную сухую, сероватую степь, а в степи два синих лимана.
Под крылом побежала трава, степные ромашки, самолет коснулся земли, подскочил и покатился.
Открыли дверцу, спустили лесенку.
В Одессе юг царил безраздельно. Знойное утро сияло над тишиной степного аэродрома. Раскаленный воздух струился по горизонту, и Петя увидел незнакомые ему перистые уксусные деревца и белые аэродромные постройки, утонувшие в разросшихся, одичавших цветниках, которые волнисто шевелились вдалеке, как отражение в текучей воде.
— Папка! — крикнула Галя, с визгом бросаясь вперед, к человеку, присевшему перед ней на корточки и раскинувшему руки.
Она ринулась в эти раскинутые руки и тотчас взлетела вверх.
Выгоревшая фуражка пограничника упала в траву. Он усадил девочку на бурую от загара шею.
— Петя, иди сюда, смотри, это мой папка! — говорила она возбужденно, вся сияя от счастья, с удовольствием произнося слово «папка». — Папка, смотри это мальчик Петя. Мы вместе летели от Харькова. А это Петин папка. Они командировочные.
Девочка болтала, не умолкая, в простодушном восторге, что в мире все так хорошо устроено: у нее есть папка, и у Пети есть папка…
— Вот и ладно, — весело сказал папка-пограничник. — Стало быть, этот молодой человек приятной наружности твой новый кавалер?
— Я не кавалер, — смущенно сказал Петя.
— Он вице-президент, — сказал Петр Васильевич. — Вы с ним не шутите!
— Еще того лучше, — ответил пограничник. — Мы любим вице-президентов.
У Галиного папки было приветливое лицо с синими глазами, с крупным обветренным, волевым ртом, с мелкими бисерками пота на носу. Весь он был такой сильный, складный в своих запыленных сапогах, выгоревшей льняной гимнастерке с расстегнутым и отогнутым воротником, аккуратно подшитым свежим белоснежным подворотничком: настоящий командир-пограничник.
Мальчик уже был готов, пользуясь случаем, поговорить со знающим человеком о пограничных делах, о диверсантах, о собаках, но в это время подъехал грузовик.
— Ну, Галина, это за нами. Прощайся со своим кавалером.
— До свиданья, мальчик.
— Куда же вы едете? — спросил Петя, с горечью чувствуя, что сейчас, сию минуту это прелестное знакомство безжалостно прервется и он уже больше никогда не увидит веселую, пеструю девочку.
— В Бессарабию, — радостно сказала девочка, по-видимому не испытывая ни малейшего сожаления, что навсегда расстается с Петей.
Мальчик почувствовал нечто вроде обиды.
— А я думал, ты будешь жить в Одессе. Значит, больше не увидимся?
— Значит, не увидимся.
Она держала Петю за мизинец и раскачивала его руку.
— Ну, дочка, хватит прощаться!
Пограничник посадил девочку рядом с водителем и, подойдя к Петру Васильевичу, представился:
— Старший лейтенант Павлов. Так сказать, здравствуйте и прощайте.
— Очень приятно. Бачей.
— Ну, это я знаю, — улыбаясь одними глазами, сказал Павлов. — Вы у нас в Москве в клубе НКВД в позапрошлом году читали лекцию по истории советского права. Но помните? А я вас сразу узнал. Долго собираетесь пробыть в Одессе?