Зимняя девочка
Шрифт:
Таня никогда не могла понять, почему он их спасает…
Вадим увидел надутую северным ветром Танину сумку:
— Не ходи. Здесь свежего хлеба нету.
По правде говоря, они с бабушкой за мягким хлебом особенно не гоняются. Но разве плохо пройтись по улице с шестиклассником? И разве плохо пройтись, держа на поводке такую милую собачку, как Пеструха?
— Да отпусти ее, — сказал Вадим. — Не убежит.
— Да отпусти меня, — почти одновременно сказала Пеструха.
Собака не понимала человеческих слов, а Вадим не понимал собачьих… «А я понимаю все», — подумала
Отпущенная, Пеструха сейчас же побежала вперед — по манере всех собак. Что-то там вынюхивая и бормоча про себя.
Вдруг Вадим остановился перед незнакомой дверью:
— Мы сейчас заскочим в один дом… (Честное слово, в голосе его слышалась растерянность.) Ты мне понадобишься там.
Подбежала Пеструха, с явным презрением обнюхала порог, сделала крохотную лужицу, сказала, ни к кому, собственно, не обращаясь:
— Не люблю я сюда ходить… Там кошка, сволочь, всем распоряжается!
— Здесь живет тип, — наконец сказал Вадим, — которого мы должны облапошить.
— Зачем?
— Он книгу украл… у меня.
— А почему обманывать?
— Ну… — Вадим прикинул, что бы сказать. — Тебе не все равно? Мне так надо! — И усмехнулся. Он опять «видел все насквозь» и знал, что Таня готова помогать ему почти в каком угодно деле. — Ты его задури!
— Что?
— Ну, загипнотизируй в смысле… Как в тот раз, помнишь, когда я тебя засек?
Таня испуганно промолчала…
В сентябре второму «В» задали приготовить устное изложение по сказке «Цветик-семицветик». А там, если вы помните, девочка попадает на Северный полюс. Ну и, само собой, все сказали: «Во, не дай бог там оказаться — на льдине да среди медведей!»
Тане обидно стало: за бескрайний снег, за прозрачно-зеленые, ни на что не похожие горы, которые, кажется, на что-то все-таки похожи. И стало обидно ей за солнце, которое смотрит на северный мир печальными раскосыми глазами и что-то хочет сказать — и не может… А под белым снегом, под чугунной корой льда задумчиво плывут в черной воде рыбы. И можно было увидеть глубже, еще глубже… Только очень страшно туда заглядывать, в самую черноту, где на мертвой и мягчайшей подушке донного ила что-то лежит. Но что?.. Таня не стала рассматривать, а бросилась наверх, в белые просторы, освещенные низким и тяжелым солнцем, так что верхушки зеленых ледяных гор подожжены и сверкают…
Это она стала вдруг рассказывать второму «В». Нет, не рассказывать даже, она как будто им рисовала картину… Шла большая перемена, но никто не уходил из класса. Все смотрели на Таню, как околдованные: «Откуда знаешь?» А она стояла — сама растерянная, испуганная. И вдруг брякнуло — будто ненавистный будильник среди сна про каникулы.
— Дураки! Такое кино есть. Показывали по «Клубу путешественников»! — Это был Вадим…
Теперь насмешливым взглядом он «просветил» ее всю насквозь:
— Сделаешь?
Таня ничего не смогла ответить, лишь опустила глаза.
— Сделаешь!
Гришка
А Пеструха-то была не права: кошка оказалась отличная. С хорошим (но, конечно, по-кошачьему хорошим) характером. Рост и мускулатура давали ей возможность совсем не бояться собак Пеструшкиного сорта. Однако она не стала, как теперь делается у многих кошек, доказывать свою силу, а, соблюдая законы, оставшиеся еще от древних, скакнула на стол и принялась оттуда шипеть, якобы полная злобы, страха и презрения.
Пеструха, как и все собаки, была более доброй и куда более преданной, чем эта кошка. Только у нее не хватало тонкости, как сказала бы Танина бабушка. Но ведь это вообще всем собакам, по сравнению со всеми кошками, не хватает «тонкости». Кошкино шипение со стола Пеструха приняла за настоящую победу. Она звонко лаяла, словно произносила речь на митинге в честь освобождения данной квартиры от кошачьего ига, а потом стала подлизывать остатки молока из кошкиного блюдца… Ей было невкусно, и она сегодня уже дважды плотно пожрала, и она вообще не любила молоко. Но победитель должен вести себя как победитель!
Тане забавно было смотреть на кошку и Пеструху, и поэтому сперва она вообще как бы не заметила хозяина. Его звали Гриша, и он был хуже своей кошки: она точно знала, кто такая и как себя надо вести, а Гриша суетился все, суетился… Было похоже, он в своей жизни не одну эту книгу стащил. И вообще, быть может, воровал не только книги.
В то же время он старался, чтоб про него думали как можно лучше. Он двигался по комнате прыжками и короткими перебежками, чтобы понезаметнее затолкать под тахту драные домашние тапочки, смахнуть со стула какие-то не очень спортивные трусы. А попутно он прятал от чужих глаз что-то ценное, задвигал какие-то ящички… Лет ему было — между Таней и Вадимом, то есть класс примерно четвертый…
«А чегой-то я такая умная? — подумала Таня. — Чегой-то я за всеми подсматриваю?..» Она последнее время стала замечать за собой такое: сидит где-нибудь в углу и наблюдает. Причем не как равнодушная ротозейка: ей интересно, она переживает. А в то же время она будто сидит на просмотре учебного фильма… «Учебного? Чему же я сейчас учусь?»
Вадим в это время просто ждал, когда Гришка прекратит свои прыжки. А тот, сколько мог, оттягивал надвигающийся разговор. Он не знал, зачем пришли Таня и Вадим, но, как всякий нечестный человек, боялся заранее: «Вдруг я уже в чем-нибудь виноват?»
Наконец Вадиму эти пряталки надоели.
— Слушай, ты, — сказал он без единой капли приветливости. — Это Танька. У нее дефицитная книга. Может с тобой поменяться.
Гришка замер на полупрыжке — опасность миновала: пришли по делу, в нем нуждаются. И он сразу стал другим человеком:
— Что за книга?
— А я не знаю. Она без обложки.
— Что?! Фома, ты с ума? — И засмеялся своей выдающейся шутке… (А дело в том, что Вадимова фамилия была Фомин.)
Но и Гришка, конечно, понимал, что Вадим не такой дурак — предлагать для обмена простую драную книгу. Ясно: здесь что-то не того. Поэтому он выжидательно прищурился… Тогда Вадим повернулся к Тане, которая понимала, что сейчас начнется ее роль, и волновалась.