Зимняя дорога. Генерал А. Н. Пепеляев и анархист И. Я. Строд в Якутии. 1922–1923
Шрифт:
В Народном театре ставилась пьеса Леонида Андреева «Савва». Когда-то запрещенная цензурой, она входила в рекомендованный Москвой репертуар, благо главный персонаж, психопатический бунтарь, мечтал взорвать чудотворную икону в монастыре и «уничтожить все старые дома, старые города, старую литературу, старое искусство». В середине последнего акта на галерке что-то громко треснуло, но зрители в партере не обратили на это внимания. Пьесу доиграли, тогда только пронесся слух, что наверху кто-то застрелился. Смерть стала делом настолько обыденным, что соседи самоубийцы не подняли шума, чтобы без помех досмотреть спектакль, и спокойно сидели рядом с мертвецом. Когда публика покидала зал, автор газетной заметки подслушал чью-то реплику: «Раньше бы старушки плакали, полиции уйма. Теперь – ничего. Унесли, и кончено».
Сообщение о начале похода Пепеляева большинство горожан встретило с тем же равнодушием, с каким соседи этого самоубийцы – его смерть. Северный фатализм наложился на развившуюся за годы Гражданской войны апатию, да и генерал находился где-то далеко на востоке. Если читать «Автономную Якутию», кажется, что в Якутске пятая колонна пепеляевцев состояла, главным образом, из барышень, мечтающих заполучить в кавалеры какого-нибудь капитана или поручика. Герой фельетона сообщает эмигрировавшей в Китай землячке: «Многие из ваших приятельниц начинают бальные платья готовить, чтобы было в чем мазурку танцевать, ведь господа офицеры к дамскому туалету весьма требовательны».
После падения Владивостока заместитель командующего 5-й армией Чайковский из Иркутска радировал Байкалову, что похода Сибирской дружины вглубь Якутии ожидать не стоит, так как белые лишились своей базы. А когда стало известно, что в Нелькане они голодают, ревком ЯАССР решил обратиться к Пепеляеву с предложением капитулировать, гарантируя «неприкосновенность личности и имущества» всем сложившим оружие. В переводе с уклончивого казенного языка это означало, что их судьбу решат вышестоящие инстанции, а на месте никого не расстреляют.
Парламентерами назначили якутов Дьячковского и Федорова [22] . Им как представителям коренного населения предстояло вручить послание ревкома Пепеляеву и устно сообщить об «отрицательном отношении» якутского народа к его «авантюре». Сопровождать «мирную делегацию», а заодно присматривать за не очень-то надежными парламентерами (Дьячковский был амнистированным повстанцем) доверили только что вернувшемуся с севера Строду. История с «убийством красноармейца Гомартели» закончилась для него оправданием и не сказалась на его репутации.
22
Строд пишет, что их было трое – Дьячковский, Ефремов и Непомнящий. Не исключено, что он перепутал Федорова с Ефремовым, а Непомнящий хотя и состоял при парламентерах, членом делегации не был.
«Командовать экспедицией поручено было мне», – пишет Строд, умалчивая, что и сам был уполномочен вести переговоры с Пепеляевым [23] . В 1930 году, когда вышла его книга, это могло вызвать неприятный вопрос, почему выбор пал именно на него. Строда не раз обвиняли в чересчур дружеских отношениях с «контрреволюционерами», и ему не хотелось давать повод для новых подозрений.
Чтобы пройти девятьсот верст до Нелькана, требовалось около месяца. За это время, по расчетам Байкалова, положение Сибирской дружины станет невыносимым, значит, у Особой Нельканской экспедиции, как официально именовалась миссия Строда, будут шансы договориться с Пепеляевым о капитуляции.
23
Архив УФСБ РФ по Новосибирской области, д. 13069, т. 1, л. 9—10.
Строду разрешили взять с собой сорок человек из оставшихся при нем бойцов и включили в состав экспедиции привезенных Карпелем в Якутск перебежчиков Наху и Вычужанина. Они олицетворяли собой то, о чем говорилось в ревкомовском послании – милость к сдавшемуся врагу. Якобы по собственной инициативе эти двое сочинили обращение к добровольцам Сибирской дружины, но малоправдоподобно, чтобы без чьей-то авторитетной подсказки они додумались именовать недавних товарищей «наемной кучкой приверженцев навеки отжившего строя», уверять, что якуты и русские при советской власти «живут легко и свободно», и «советская власть не мстит никому».
Подготовка экспедиции заняла полтора месяца – сушили сухари, шили палатки, мастерили печки из листов кровельного железа. «Нужно было предусмотреть много мелочей», – замечает Строд, памятуя прошлогоднюю зимнюю войну с повстанцами. Ни палаток, ни печек с трубами у красноармейцев тогда не было, в морозы ночевали у костров, во сне получали ожоги или, что еще хуже, сжигали одежду и валенки. Бывали случае, когда после этого целые отряды насмерть замерзали в тайге.
Из Якутска выступили в середине декабря, быстро добрались до Амги-слободы в ста восьмидесяти верстах к юго-востоку и застряли здесь на неделю. Собирали оленей, искали проводников. Тем временем гарнизонные политработники настрочили еще одно письмо Пепеляеву, чтобы отправить его со Стродом. В нем на фоне блеклой официозной риторики выделяется один абзац: «Будучи в Харбине, – обращались к Пепеляеву красноармейцы, от чьего имени было написано письмо, – вы оттуда, из полосы отчуждения, увидели на далеком севере яркую звезду и решили, что это ваша звезда, звезда ваших будущих побед и славы…»
Образ кажется завершенным, но неожиданно продолжается евангельской аллюзией: «И вот к вам в Харбин явились волхвы в лице Куликовского…»
Якобы увиденная Пепеляевым звезда признается реальной, но означающей совершенно не то, что он в ней усмотрел: «Да, звезда загорелась над Якутией, звезда коммуны, и ничего хорошего она вам не предвещает».
Не исключено, что Строд приложил руку к этому письму. Похожие метафоры есть и в его книгах, и в письмах, которые он от своего имени скоро будет писать Пепеляеву. Готовясь к предстоящей встрече с ним, он мысленно мог сочинять будущую речь, звезда и Куликовский в роли волхва годились для ее начала.
23 декабря 1922 года Строд покинул Амгу. Вскоре дорога пропала, «не было даже ее признаков». Прежде отряд ехал в нартах, но теперь оставили в них только продовольствие, палатки, печки и пошли пешком вслед за оленями, которые протаптывали дорогу. Иногда забирались в такие чащобы, что приходилось прорубать путь топорами. Двигались медленно. Скорость переходов по снежной целине составляет не более десяти-двенадцати верст в день.
На стоянках оленей отпускали «отыскивать свой незатейливый корм в виде мха-ягеля», и за ночь они могли уйти от лагеря верст на десять. Утром якуты на лыжах пригоняли их обратно. На это уходило много времени, и еще через каждые три дня делали дневку, чтобы дать оленям отдых.
Один, совсем один
Вернувшись в Нелькан, Пепеляев отправил в селение Усть-Миль (у впадения реки Мили в Алдан) полковника Сурова с группой офицеров. Тот должен был войти в контакт с партизанами, не сложившими оружие после ухода Коробейникова, и руководить их действиями против красных, а прикомандированный к нему «политработник» Герасим Грачев – организовывать на местах «народную власть».
Пепеляев исходил из того, что если удастся взять Якутск, до весны командование 5-й Армии не сумеет перебросить так далеко на север сколько-нибудь крупные воинские части, зимовка пройдет в комфортных условиях, а весной все может измениться. Он не терял надежды на всеобщее крестьянское восстание в Сибири. При иллюзорности этой перспективы сам план овладения Якутском с военной точки зрения был вполне реалистичен.