Зимняя жатва
Шрифт:
— Вот это больше смахивает на правду, — захохотал Рубанок. — Не больно-то ты похож на героя! И смотри не вздумай впредь соваться в дом, иначе очнешься на Луне с оторванными причиндалами и с башкой под мышкой.
Тем временем Рубанок закончил очищать бутылки от пыли. По всему было видно, что он тянет время, стремясь обтяпать предстоящую сделку с максимальной для себя выгодой.
— Вино настоящее, для городских, — пробормотал он. — Что-то можно с него поиметь, верно.
Они снова уселись на соломе и налили еще сидра, поскольку жара в сарае была невыносимой. Пили они как бывалые мужики — залпом, откидывая голову назад, едва успевая отдышаться перед очередной порцией. У Жюльена застучало в висках, жесты стали замедленными, неловкими, и он с трудом подхватывал стакан, который Рубанок беспрестанно наполнял.
— Ты поступил правильно, вернувшись сюда, — разглагольствовал бывший приятель, одержимый приступом вселенской доброты. — Что ты забыл в городе? Там люди только и делают, что заглядывают себе в нутро, как на исповеди. У настоящих трудяг нет времени на размышления, а если не так — значит, перед тобой лодырь. Тебе здесь выпал редкий шанс забыть все, что ты учил в пансионе, воспользуйся им. Пойми: в книгах слишком много слов, они жужжат, как мухи на куче дерьма, и в конце концов проникают в голову, рождая множество мыслей. В какой-то момент оказывается, что ты в них запутался, не знаешь, что тебе делать дальше, и у тебя руки опускаются, как у последнего идиота. В деревне все наоборот — люди действуют, а не болтают. Горожане — бараны, только и ждут, когда их остригут, они давным-давно потеряли способность кусаться, привыкли жить под прикрытием полицейских, точно несмышленыши под материнской юбкой. А нам, деревенским, не нужны полицейские, чтобы свести друг с другом счеты — обходимся своими силами. Отец твой и Адмирал так и поступали.
— Что ты хочешь сказать? — расслабленно произнес Жюльен.
— Сами вершили суд, как средневековые сеньоры, вот что, — грубовато заметил Рубанок. — Высшее и низшее правосудие [20] , и никто не смел им перечить. Так и извели Вельзевула.
— Вельзевула? — прыснул Жюльен. — Дьявола?
— Какого дьявола? Браконьера. Его так прозвали, потому что в тысяча девятьсот семнадцатом году ему в голову угодил осколок снаряда. Вытащить его не смогли, и во лбу у бедняги образовалось что-то наподобие рога. Чудаковатый он был, все время ставил силки на землях старика Шарля. И вот в один прекрасный день Вельзевул исчез. Ни для кого не секрет, что Адмирал его укокошил и скормил свиньям.
20
То есть право выносить смертный приговор и разрешать мелкие тяжбы.
— Шутишь?
— Какие шутки! Свиньи, знаешь ли, жрут все, что придется, даже собственных поросят. Нет лучшего способа сделать так, чтобы человек пропал навсегда. Вот Вельзевул и сгинул. Уж больно досаждал он старику.
Жюльен хотел как следует все обдумать, но голова отяжелела, будто ее залили свинцом.
— Ты-то, конечно, не помнишь, уж слишком был мал, — продолжил Рубанок. — А вот я уже соображал, что к чему, хотя виду и не показывал. Смотрел, слушал — короче, мотал на ус. Да уж, делались делишки в усадьбе, ничего не попишешь! Молчуны они были, Леурланы, язык держали за зубами. Сами улаживали свои дела.
Странно было Жюльену слышать рассказ о своем семействе из уст чужака. Детские годы прошли, как во сне, сохранились лишь обрывки воспоминаний. Вот они с отцом идут по набережной вдоль здания консервного завода, и молодые работницы, лоснящиеся от масла, которым заливают рыбу, игриво их окликают. Он, как сейчас, видит этих девиц — с полными обнаженными руками, в бесстыдно расстегнутых блузках. Они стоят подбоченясь, блестящие в полумраке бараков, окутанные острым запахом рыбы. «Эй! — кричат они. — Посмотри, какая нежная у нас кожа, а все благодаря маслу! У других женщин не бывает такой шелковистой кожи! Иди пощупай, красавчик Матиас!» Да, вот что ему вдруг вспомнилось: «красавчик Матиас» — так они называли отца, отрезальщицы голов. С утра до вечера стояли они у конвейера и гильотинировали мертвых рыб. Девицы-отрезальщицы слыли дерзкими, проказливыми. «Сколько ни мой они голову душистым мылом, — зубоскалили мужчины, — запах сардин так прочно въедается в волосы, что от них всегда смердит. Ей-богу, так несет, что просто с ног валит!»
Матиас смеялся вместе с мужчинами, даже громче, чем остальные, ничуть не смущаясь, что на них оборачиваются прохожие. Жюльен тогда не все понимал — он то семенил рядом с отцом по неровной, всегда скользкой от раздавленной рыбы мостовой, то сидел на его плечах и с победным видом озирал окрестности, наблюдая за плетельщицами сетей с их бесконечной паутиной из хлопчатобумажных ниток. Его задевала фамильярность, с которой девицы с консервного завода обращались к отцу — казалось, они были близко с ним знакомы, — и посылали воздушные поцелуи, поднося к губам кончики пальцев. «Иди, иди, поздоровайся со своими сардинками!» — подзывали они его. «В следующий раз, — отвечал отец. — Или не видите, что я с сыном?» «Давай его сюда! — не унимались работницы. — Какой же он маленький! Вот возьмем да и закроем его в банке с сардинами!»
Жюльен отбивался, он боялся женщин, отрезавших головы рыбам, ему совсем не хотелось с ними здороваться.
— Знаешь, что люди болтают? — пробормотал Рубанок, зарываясь в солому. — Будто твоя мать угробила Матиаса… Как думаешь, это правда?
— Чушь! — как можно развязнее ответил Жюльен, которому плохо повиновался язык. — Произошел несчастный случай.
Он хотел изобразить негодование, но ничего не выходило. Голос, идущий изнутри, был вязким и густым, как сидр Рубанка.
— Мне-то наплевать, убила она его или нет, — примирительно заключил парень. — Я не полицейский. Семейные дрязги никого не касаются. Но злые языки утверждали, что в момент аварии она находилась на берегу и даже не ойкнула, когда с супружником случилась беда.
— И что из того?
— А вот что: у нее имелся мотив для убийства. Она прекрасно понимала, что, если не убьет муженька, он рано или поздно ее прикончит.
Если бы Жюльен не отяжелел так от вина, он непременно вскочил на ноги, но это было невозможно, и он ограничился презрительной гримасой. Проявленное им безразличие сразу же подхлестнуло рассказчика.
— Ведь Матиас, — продолжил Рубанок, делая упор на каждом слове, — был ревнивцем из ревнивцев, тебе это известно? Будь его воля, он держал бы твою мать взаперти в четырех стенах. Дошел до того, что стал подозревать ее в шашнях с Адмиралом.
На сей раз Жюльен не смог усидеть на месте.
— Брешешь! — воскликнул он, но в голосе его не было уверенности.
— Как? — торжествовал победу Рубанок. — Ты ничего не знал? Что старикан приударял за твоей мамашей? Да, малыш, я вижу, придется тебе кое на что раскрыть глаза.
И Рубанок поведал ему о крошечной, выкрашенной лазурно-голубой краской библиотеке в местечке Сен-Шаснье, специализирующейся в основном на сентиментальных романах для дамочек из хорошего общества. Там и работала Клер. Клиентки приходили за очаровательными книжицами, нравоучительными и безобидными, которые не стыдно отдать в любые руки. На стене красовалась вышитая крестиком вывеска на латинском языке: «Ad usum Delphini» [21] , отражавшая главный принцип заведения. Одним словом, премиленький уголок для приятного времяпровождения с занавесками на окнах и цветами на столиках, где в воздухе постоянно витал аромат вереска. Надежная библиотека, которой можно пользоваться, не опасаясь, что занесешь в дом какую-нибудь гадость. Все знали, что Клер, перед тем как вновь поставить книги на полку, укладывала их на сутки в герметично закрытый ящик, дезинфицируя парами формалина, которые убивали личинки вредителей, если те появлялись между страницами. Об этом уведомляло посетителей маленькое объявление, выставленное в витрине, где говорилось, что книги фонда периодически подвергаются тщательной обработке. Читая его, дамочки Сен-Шаснье удовлетворенно кивали. Клер помогала своим клиенткам в выборе литературы — пересказывала краткое содержание — и, в зависимости от возраста, рекомендовала ту или иную книгу для прочтения. Мамаши приводили к ней прыщавых девиц с обгрызенными ногтями — Сесилей, Дельфин, Мари-Март — и в тревоге обращались к библиотекарше: «Я предпочла бы для дочери что-нибудь очень приличное, не возбуждающее дурных мыслей. Знаете, она читает запоем, и это меня пугает…»
21
«Для пользования дофина» — то есть книги с исключением неприличных мест. Первоначально речь шла об античной литературе, переделанной для сына Людовика XIV (лат.).
— Там-то твой дед ее и заприметил, — продолжил Рубанок. — Он заглянул в голубой домик, чтобы попросить Клер заняться его домашней библиотекой, в которой, по его словам, завелась всякая нечисть. И сразу же стал пускать пыль в глаза, сообщив, что у него-де тысячи книг. Сущая правда, но вот только ни одной из них он никогда не раскрыл! Все они были куплены случайно, чаще всего подержанными, просто чтобы заполнить шкафы. Старик Шарль выставлял их напоказ, надеясь произвести впечатление на клиентов, частенько появлявшихся в усадьбе, — уж очень он любил при случае шикануть, выдать себя за аристократа. Однако из-за постоянной сырости и плохого отопления в библиотеке завелись паразиты: если случалось по несчастью раскрыть тот или иной экземпляр, на свет божий выползали мокрицы. Вот, брат, как неудачно обернулось дело! Тогда твоя мать явилась в усадьбу с большим кожаным саквояжем, где помещалось все необходимое для дезинфекции. Старик Шарль сам отправился за ней на вокзал в коляске — так ему казалось романтичнее…