Зимовка на «Торосе»
Шрифт:
Научно-исследовательские работы начались с первых дней постановки «Зари» на зимовку. Среди этих работ, кроме метеорологических, гидрологических, геологических, магнитных и биологических наблюдений, довольно значительная доля падала на наиболее интересные для нас гидрографические, выполненные в южной и средней частях архипелага.
Я не раз упоминал о том, что при плавании в архипелаге нам пришлось убедиться в большом несоответствии карты с действительным очертанием берегов. Эта карта, в основном, была составлена на основании маршрутно-съемочных работ экспедиции «Зари», но ее малая точность ни в какой мере не может быть отнесена за счет недостаточно добросовестною отношения к этим работам со стороны участников экспедиции.
Все дело заключается в том, что экспедиция не вела систематических, подробных гидрографических работ, а производила лишь глазомерную или, в лучшем случае, полуинструментальную съемку во время зимних маршрутов. В это время острова и проливы архипелага были засыпаны настолько глубоким снегом, что все детали скрывались из глаз, и нет ничего удивительного в том, что некоторые проливы были зафиксированы как заливы, а отдельные нагромождения льда приняты издалека за острова.
Во всяком случае экспедиция пришла на место, которое вовсе не имело какой бы то ни было съемки, а в результате ее работ архипелаг в целом был положен на карту довольно крупного масштаба.
Вот один из отчетов по съемочным работам, выполненным в районе зимовки «Зари»:
«…В первых числах февраля начата была установка триангуляционных знаков по берегам рейда «Зари». Окончив установку 11 знаков в конце февраля, были измерены средним теодолитом Гильдебранда углы, провешена базисная линия между триангуляционным знаком 3 и кормой шкуны и местом установки пассатного [пассажного] инструмента на острове Наблюдений и вымерен цепью базис около одной
В течение марта произведена мензульная съемка рейда, но закончить ее тогда не удалось вследствие необходимости отправить людей на обследование Восточного Таймыра. По возвращении партии на «Зарю» был выставлен триангуляционный знак на юго-западном входном мысу в Таймырский пролив и определены тригонометрические координаты этого пункта.
За большим неудобством работать с мензулой во время лета [надо полагать, из-за ее тяжести и отсутствия достаточного числа реечников. — Н. А.], съемка рейда была закончена при помощи съемного компаса и дальномера Люжоля.
На основании сказанной съемки составлены в масштабе 250 саж. в одном дюйме план рейда «Зари» и план острова Боневи [эти планы после нашей проверки на месте оказались составленными весьма хорошо. — Н. А.]. К сожалению, на рейде не удалось сделать точного промера по льду и пришлось ограничиться приблизительными шлюпочными промерами, произведенными осенью 1900 года лейтенантом Матисеном.
На основании маршрутных съемок во время санных поездок в октябре 1900 года, апреле и мае 1901 года составлены маршрутные карты Таймырского пролива и Таймырской бухты до устья реки Таймыра, опирающиеся на 12 астрономических пунктов, в 9 из коих имеются определения широты и долготы и в 3 определена одна широта.
Астрономические определения произведены большею частью по наблюдениям солнца большим призмозеркальным кругом Пистора в искусственный горизонт; несколько звездных определений вычислено по высотам, взятым малым теодолитом Гильдебранда.
Широты определены большей частью по близмеридиональным высотам солнца, а долготы по абсолютным высотам, и только в одном пункте удалось взять несколько серий соответствующих высот.
По возвращении партии с Восточного Таймыра в июне месяце была закончена опись острова Таймыр (его западный и юго-западный берега, а восточный и северный были сняты еще зимой). Астрономических наблюдений не удалось сделать в эти поездки, определена только углами при помощи малого теодолита вершина горы Негри, самой высокой точки острова…»
На фоне весьма интенсивной и плодотворной работы экспедиции вырастает, однако, один факт из личных взаимоотношений ее участников, который, без сомнения, сильно снизил эффективность работ 1900—1901 годов. Из оставшихся после экспедиции кратких отчетных сводок самого Толля трудно установить, что, собственно, произошло между ним и капитаном «Зари» лейтенантом Коломейцевым, но последний вынужден был сдать командование судном своему старшему помощнику Матисену и, в самый разгар экспедиционных работ, покинуть судно.
Официально Толль мотивировал уход Коломейцева необходимостью командировать его на юг для закупки угля и устройства угольных баз для «Зари». С этим объяснением можно было бы согласиться, если бы на юг выехал любой член экспедиции, но только не командир корабля. То упорство, с каким Толль «откомандировывал» именно Коломейцева, свидетельствует о происшедшей между ними размолвке, о причинах которой можно только строить догадки. Мне лично кажется, что на «Заре» столкнулись два больших «авторитета» — начальника экспедиции и командира корабля. Оба носителя этих званий были далеко не заурядными людьми, но им нехватало еще одного только качества — умения понимать друг друга. Это непонимание, повидимому, и решило судьбу Коломейцева. Его отчет о работе и путешествии с места зимовки «Зари» в Дудинку характеризует Коломейцева как человека сильной воли и преданности своему долгу. Несмотря на безусловно тяжелое моральное состояние, Коломейцев блестяще справился с поставленной перед ним Толлем задачей и создал для «Зари» угольную базу, воспользоваться которой, однако, кораблю не пришлось. Отчет Коломейцева интересен еще и тем, что ярко рисует обстановку и средства, с которыми экспедиции приходилось проводить свои полевые работы.
«…4 января 1901 года, — пишет Коломейцев, — мне была вручена инструкция начальника экспедиции, в которой предлагалось отправиться на нарте с места зимовки на реку Хатангу, а затем в Дудино с целью доставить почту экспедиции и устроить угольные склады в порте Диксон и на острове Котельном.
По маршруту Лаптева (1741 года) предстояло сделать 474 версты, запасшись провиантом и необходимыми вещами на 40 суток, что составило груз около 31 пуда. Получив одну нарту с 12 собаками и казака Расторгуева в качестве каюра, я выступил в путь 20 января [в это время солнце еще не показывалось над горизонтом. — Н. А.] в сопровождении еще одной нарты с доктором Вальтером, который должен был проводить меня до устья реки Таймыра и облегчить мне первую часть пути, взявши часть моей клади к себе на нарту.
В моем распоряжении находилась карта издания Морского министерства, составленная по съемке Лаптева, и затем копия с карты реки Таймыра академика Миддендорфа.
Выйдя из Таймырского пролива и проложив курс на устье реки Таймыра, мы пересекли бухту и, не найдя реки, пошли вдоль берега к востоку с целью обследовать берег и найти реку, так как карта, очевидно, не сходилась с действительностью. На этом переходе, имея груз, разделенный поровну на двух нартах, делали не более 25 верст в сутки (только один день 30 верст).
Производя все время компасные съемки, мы дошли до места, откуда берег стал подыматься к северу. Простояв здесь за сильной пургой 2 дня, доктор должен был возвратиться на «Зарю», так как запас его провизии не позволял оставаться дальше. Я же сложил груз и налегке пошел к северу, чтобы разыскать наконец Таймыр.
Поднявшись до широты «Зари» и не найдя реки, вернулся, взял груз и пошел к западу, исследуя берег и все время производя компасную съемку. Из инструментов имел в своем распоряжении буссоль, секстан, ртутный горизонт, карманный хронометр, термометр и карманный анероид.
Когда мы с доктором пережидали пургу, у нас испортился примус; пришлось сделать лампу из пустой консервной банки, дров же здесь по берегам почти нет.
Кроме ужасной копоти, лампа эта расходовала такое количество керосина, что взятого запаса нехватило бы и на 20 дней.
Морозы были жестокие, —38° с сильным ветром, и сделали то, что платье наше обледенело и стало в виде кирасы; снявши верхнюю одежду на ночь, приходилось утром мять ее с целью придать настолько эластичности, чтобы одеть. В спальных мешках образовалась масса мелкого ладу от замерзания испарений тела.
Минимальная температура доходила до —48°, и мы отморозили носы и руки. В особенности страдали руки, так как приходилось снимать рукавицы для записей в журнале наблюдений.
Когда я остался со своею нартой и положил на нее весь груз, суточная скорость не превышала 17 верст, да и то только при условии, если мы оба шли в лямках, работая до полного изнеможения. Больше шести часов пройти при этих условиях было невозможно, да, впрочем, и темнота не позволяла. Солнце взошло над горизонтом 3 февраля. Наконец, следуя к западу, я нашел устье какой-то реки, — впрочем, мало сходной с Таймыром, судя по описанию Миддендорфа.
Здесь же выяснился недостаток собачьего корма, почему я сложил груз на берегу и, определив широту этого места, налегке отправился на «Зарю», чтобы дополнить запасы провизии, исправить дефекты и высушить спальные мешки, которые обратились в ледяные мешки.
В эту поездку у меня издохли две собаки от истощения и холода.
7 февраля прибыл на «Зарю», выдержав накануне мороз в —50°. Мой термометр сломался, и эту запись я привожу из наблюдений на «Заре».
Приведя в порядок путевой журнал и сделав прокладку, получил очертания губы, очень расходящиеся с имевшейся картой.
Вопрос — Таймыр ли речка, где я сложил груз, остался открытым. Во всяком случае я приготовился ко второй поездке, чтобы из устья этой реки продолжить путь к югу, если понадобится, то даже прямо через тундру: ведь нельзя было терять времени на розыски Таймыра.
Имея в виду необходимость доставить собак и все мое снабжение обратно на «Зарю» с Расторгуевым, который должен был еще съездить из Рыбного в Дудино за почтой, я просил дать мне 2 нарты или лучших собак, но моя просьба не могла быть уважена ввиду того, что много собак издохло во время зимы. На остальных начальник экспедиции весною собирался в большую поездку вокруг мыса Челюскина. Итак, 20 февраля я снова выступил с «Зари», имея уже 11 собак.
23 февраля прибыл к месту, где были оставлены запасы (в первую поездку), и, нагрузив нарту, на следующий день пошел вверх по губе. На этом месте поставил деревянный крест с надписью широты 75°53'. Для долготы обстоятельства не позволяли сделать наблюдений.
Через день вошел скорее в устье ручья, чем значительной реки. Хотя мое сомненье — Таймыр ли это — еще более увеличилось, однако общее направление позволяло мне итти к югу. Поэтому я пошел, придерживаясь этой реки. Русло было занесено сугробами, и мне пришлось итти по берегу тундрой.
Дорога оказалась такой, что пришлось на первый же день похода оставить в тундре около 3 пудов клади, взявши с собой только пищу, нужные инструменты и по одной смене белья. В первый день прошел 5 верст. Чтобы перевалить через холм, пришлось разгружать нарты и делать два конца с половинным грузом.
Во второй день прошел 8 верст и в третий — опять с перегрузкой — 6 верст.
Наконец, 14 марта я достиг широты 75°41', т. е. сделал разность широты от креста 12', т. е. 21 версту за 7 дней. Широта с. Рыбного 72°51', т. е. разность широт от креста 182'. Очевидно, что, имея запас на сорок дней, при такой суточной скорости я не мог рассчитывать дойти до Хатанги.
Надежда на пополнение провизии охотой на оленей слишком слаба. Рассчитывать на большую скорость — тоже нет данных. Тундра покрыта тонким слоем снега и настом, который не держит тяжелых нарт, и полозья, проваливаясь, идут по камням. Притом эти холмы приводили меня просто в отчаяние. На каждом перевале приходилось разгружать нарты.
Между тем, русло речки совершенно исчезло, и начались горы. Очевидно я не на Таймыре; да если бы и был на Таймыре, то от этого не легче.
Благоразумие требовало возвратиться и итти другим путем. Так как горы к западу понижались, то и я повернул туда и, найдя опять ручей, пошел по нему.
18 марта ручей вывел меня на русло более значительной реки, по которой я опустился к морю, стараясь найти сходство с рекою Таймыром, но никаких островов и острова Бэра не нашел, а потому и не мог убедиться, что это Таймыр. Вероятнее всего, что это — какая-нибудь совсем неизвестная река.
20 марта вышел к морю, имея уже запас провизии на 28 дней. С этим запасом только и остается, что вернуться на «Зарю». Пройдя по берегу к кресту, занялся определением долготы его, а Расторгуева послал на легкой нарте взять оставленные в тундре вещи.
На пути к «Заре» я проследил весь западный берег залива и обогнул остров Таймырский, произведя съемку.
Журнал и карты за обе эти поездки сдал начальнику экспедиции на «Заре», куда прибыл 31 марта.
Таким образом, две первые поездки, хотя и не достигли своей прямой цели, но принесли большую пользу тем, что, во-первых, дали более подробную карту всего Таймырского залива, карту, которая опирается на несколько астрономических пунктов, и этим выяснена неправильность имеющихся до сих пор карт. Во-вторых, эти поездки выяснили, на какую суточную скорость можно рассчитывать при данных средствах, и, что самое главное, дали мне некоторый навык для последней, третьей поездки.
Результатом всех соображений явился вполне естественный вопрос: почему бы не итти на Гольчиху вместо Хатанги.
Правда, расстояние до Гольчихи около 800 верст. Зато этот путь идет морем, т. е. гладким льдом (если не считать торосов). Идя морем, легко скорее рассчитывать на пополнение провизии медведем, так как он сам подходит к охотнику, тогда как олень крайне пуглив и осторожен, и, наконец, самый главный аргумент тот, что, придя в Рыбное, может оказаться, что все жители уже вышли в тундру; следовательно, есть риск не найти там вовсе жителей, и именно тогда, когда провизия будет на исходе; Гольчиха же — постоянно населенный пункт, и раз добрался туда — дело выиграно.
Начальник экспедиции согласился со всеми этими доводами и, хотя с некоторым колебанием, но все-таки решил избрать этот путь».
27 мая Коломейцев и Расторгуев добрались до Гольчихи, где и встретились с людьми, обеспечившими им дальнейшее продвижение на юг в г. Красноярск.
Совершенно в таких же условиях, какие были у Коломейцева, совершал работы и Матисен, описавший большую часть островов архипелага.
Э. В. Толль сам неоднократно участвовал в длительных маршрутах, производя съемку и сборы геологических коллекций. Ему же удалось точно установить местоположение устья реки Таймыра, которое так и не смог обнаружить Коломейцев. Поездка к этой реке была совершена уже летом.
Набросок с генеральной карты работ Русской полярной экспедиции во время зимовки 1900/01 года.
«…Свой маршрут, — пишет Э. В. Толль, — я выбрал по северному берегу Таймырского острова, а затем прямо на восток по льду, к западному берегу полуострова Челюскина. Ф. Г. Зеберг и я оставили «Зарю» 8 июля. На восьмой день открылись в нескольких милях, в тумане, знакомые мне из двух предыдущих экскурсий горы, лежащие к северу от бухты, в которой было устроено депо.
Поверхность льда, бывшая в последние дни необыкновенно ровной и удобной, вдруг изменилась. Лед был весь изборожден каналами, которые разветвлялись в виде дельты реки; а за льдом влево от нас показалось открытое море. Не было сомненья, что все это были признаки устья вскрывшейся большой реки. В ту же ночь мы добрались до берега и, как оказалось при рекогносцировочной экскурсии на другой день, были в 5 верстах к юго-западу от губы, служившей нашей целью. Губа была совсем чиста ото льда. В юго-восточном сужении губы, которое мы видели в мае месяце только издали и в тумане, теперь ясно различались острова, положение которых было сходно, как мне казалось, с островами Челюскина и Бэра, показанными на карте Миддендорфа. Вернувшись к лагерю, я сделал другое открытие: вместо льда, по которому мы совершили свой последний переход, было свободное море. Факт этот настоятельно указывал на необходимость возможно скорого возвращения на «Зарю»: под влиянием ветров свободное море, столь быстро бравшее верх надо льдом, могло в недалеком будущем освободить яхту. Поэтому я решил итти с этого лагеря к открывшимся островам на реке. Оставив все вещи и палатку, взяв только инструменты и несколько консервов, мы перетащили байдару волоком через тундру до губы и оттуда поплыли к первому из островов, за которым открылся другой. Для того чтобы удостовериться в том, что это было действительно устье Таймыра, а не какой-нибудь новой реки, я пристал ко второму острову, который должен был быть, по моему мнению, островом Бэра. И действительно, на юго-западном берегу этого острова показалась характерная кварцевая жила в слюдянистых сланцах, о которых упоминает А. Ф. Миддендорф, торчал в виде маяка, видимого с моря, громадный валун из белого кварца, когда-то выпертый торосами на скалистый берег, и наконец здесь же нашелся свидетель двух достопамятных экспедиций, теперь уже развалившийся «дом Фомы».
Ввиду необходимости быстрого возвращения мы должны были удовольствоваться лишь немногими научными наблюдениями, а потому оставили на другой день этот интересный остров и стали выгребать против ветра.
На обратном пути к «Заре» мы вошли в бухту, где устроили осенью депо, заменили на нем короткий, теперь уже обнажившийся знак достаточно длинным и захватили оставленный инклинатор. Наконец, 22 августа мы обогнули входной мыс Таймырского пролива, вышли на рейд «Зари» и увидели наше судно, стоявшее, повидимому, еще в плотном льду. Через следующие полтора суток, утром 24 августа, мы поднялись по трапу «Зари». Здесь я нашел всех участников экспедиции здоровыми и судно в полной готовности к плаванию.
На другой день подул свежий восточный ветер. Полыньи во льду рейда стали расширяться, а затем и вся масса льда, окружавшая «Зарю», получила движение.
Нас понесло сперва прямо на скалистый остров Наблюдений, но лед повернул во-время в пролив мимо острова. Медленно удалялся от нас знак, поставленный на острове Наблюдений в память нашей зимовки и работ, и через 6 часов «Заря», не затронув ни одной отмели или скалы, была окончательно вынесена через пролив Фрама в открытое море.
Радуясь столь неожиданно скорому и счастливому освобождению после 11-месячной зимовки, мы продолжали полным ходом начатое плавание. Добравшись до острова, у которого ледяной барьер преградил нам дальнейший путь в прошлом году, до места, столь нам несимпатичного, что я тогда же назвал этот островок «Каторжным», — мы опять нашли по одну его сторону тот же барьер, но с другой стороны лед был в движении. Так как «Заря» была не в состоянии бороться со льдом, который быстро несся противным нам течением, то мы были принуждены уйти за мыс острова Нансена и ждать открытия фарватера. Наконец, 30 августа проход очистился настолько, что мы прошли его без всякого столкновения с плавающими льдинами…»
1 сентября «Заря» достигла мыса Челюскина. Надо заметить, что вынос корабля дрейфующим льдом с места зимовки прошел исключительно счастливо. Э. В. Толль и не подозревал, какой опасности подвергалась его экспедиция в тот момент. В результате подробных промерных работ «Тороса» выяснилось, что пролив между островами Боневи и Наблюдений, через который продрейфовала «Заря», изобилует настолько большим количеством мелей, что мы, имея хорошую карту, только с весьма большими осторожностями проходили по этому месту.
Первые работы на льду
Еще задолго до того, как «Торос» окончательно принял свой зимовочный вид, нами были начаты экспедиционные гидрографические работы. Продолжительность светлого времени в октябре под 76° северной широты катастрофически убывала с каждым днем. Вместе с тем каждый час приносил утолщение ледового покрова, что в конечном счете невероятно усложняло бы наш промер глубин со льда. Надо было торопиться, чтобы до наступления полярной ночи выжать из остатков светлых дней все возможное.