Злодейка чужого мира
Шрифт:
Но… чтобы так?
Я ведь отдала ему метку, подумала она вдруг. Умница Абаль наверняка понял к чему идёт гораздо раньше неё самой, но он все ещё был здесь. Почему?
— Как я понимаю, выбора у меня нет? — скучающим тоном спросил Абаль.
Ясмин хотела обернуться и не могла. Что он чувствует, когда говорит это? Что он чувствует прямо сейчас?
— Нет, — почти эхом отозвался Мечтатель.
Он повернулся к мутным окнам террасы, и вдруг как-то сразу стало понятно,
Ясмин почему-то воображала, как она попросит мать прекратить отвратительный шантаж, и та, разумеется, пойдёт ей навстречу. Но она сидела и боялась даже шелохнуться, не то, что рот открыть.
— Варда не одобрит этот союз, — тихо сказал Верн.
Лицо у него сделалось белым, как молоко, но держал он себя неожиданно хорошо, особенно учитывая собственное положение заложника.
— Чернила выцветают, слова теряют свою суть, и Бересклет скрепляет узы кровью и дарами. Мы желаем видеть наших детей покорными божественной природе тотема, а не каменной бумаге.
Ясмин читала о старинном свадебном ритуале, который имел внешне атрибуты жертвоприношения, только по-настоящему никто не умирал, кроме молодого барашка. Наоборот, все радовались и посыпали друг друга кружевными лепестками камелий после того, как сольют единую кровь и отопьют ее из кубков.
— Ну что же, — все тем же голосом, в котором нельзя было найти ни тени эмоций, продолжил Абаль. — Могу ли я понимать своё положение, как безвыходное?
Ну разумеется можешь, подумала Ясмин с раздражением. Что толку миндальничать с человеком, который даже не человек. Зачем вообще договариваться, если выход из положения у него прямо в руках. Ну или в груди, если быть точнее. Активируй, черт тебя побери, метку, и насилие закончится прямо сейчас!
— Ты можешь понимать наше положение, как безвыходное, — ответил за отца Мечтатель, словно работал переводчиком с божественного на человеческий.
Но, скорее всего, боги тотема просто не были заинтересованы в социальных реверансах и не желали утешать свою жертву.
— Если я вынужден взять за себя одну из дочерей Бересклета, — неспешно сказал Абаль, — то я могу позволить себе хотя бы этот скромный выбор?
Сердце у Ясмин отчётливо остановилось, а после задрожало и ухнуло куда-то в желудок, как плохо переваренный ужин. Он… понимает, что говорит? Он говорит это, потому что связать себя узами с Ясмин безопаснее, чем с Айрис, или потому что несколько дней назад, в саду, они целовались, как сумасшедшие? Или…
Додумать она не успела.
— Нет, — сказала мама. — У тебя нет выбора, Абаль, сын Примула, ты совьёшь нить своей судьбы с нитью Айрис, и пройдёшь свой путь до конца рука об руку с ней.
За прозрачной стеной террасы, едва заметно поделенной на ровные прямоугольники, весело носилась стайка воробьев, кроны дубов бежали вслед за ветром кудрявыми зелёными облаками, Мирта, размахивая сразу четырьмя руками что-то объясняла юнцу с несчастным лицом. А здесь стояла тишина, которую, казалось, можно потрогать, так она была ощутима.
Молчал глава Астер, молчал Мечтатель. Молчал и сам Абаль. Только Айрис едва слышно пробормотала полузадушенное:
— Мама, почему?
Но услышала ее только Ясмин.
Все вокруг вдруг стало показалось ей картонным и ненастоящим. Ненастоящие боги, держащие ее деревянную послушную фигурку в огромных руках, страшный подвижный сад, незнакомые глянцевые растения, которым нет ни места, ни имени в цивилизованном мире. Мама, которая… Просто не ее мама. Обиженная и прекрасная, как светлоокий ангел, Айрис, отыгрывающая партию послушной дочери, но непокорной натуры. Обычно у книжных прототипов вроде нее все складывается отлично к концу книги. Ясмин хотела бы провернуться к Абалю и узнать, остался ли настоящим он, но не смогла.
Настоящим было только воспоминание о маленькой могиле, где давно проросли скорняки, и на которой никто не поставил ограду.
Воздух сделался тяжелым и вязким, а перед глазами образовалась темная пелена, как если бы кто-то накинул на неё траурную вуаль. Кто бы мог подумать, что несостоявшееся замужество так плохо подействует на ее психику? А ведь она вовсе не собиралась замуж. Ей это даже в голову не приходило, потому что любовь к матери была сильнее любой другой любви.
Нужно выйти в сад! На воздух. Куда угодно из этого древесного полумрака, от которого тянет сыростью и тленом мертвых богов Бересклета. Ясмин попыталась встать и вдруг уснула. Упала с размаха в ту гадкую допросную, в которой почти полгода мучила дознанием Англичанина.
На это раз лампа не била ей в лицо. Под потолком горела двенадцативаттная лампочка, ложась неприятным желтым кругом на казенную пустоту комнаты. На другом конце стола, поблескивающего матовой чёрной спиной, сидела Ясмин и улыбалась.