Злое небо
Шрифт:
– Ты о чем? – я отстранилась. Почти.
– Он мои чувства и слабость, я его сила и ярость, – трудно было не уловить насмешку.
– Ты как Айван? Можешь жить вне тела? – он, несколько секунд понаблюдав за моими неловкими попытками освободиться, все же пошел мне на уступки. Я снова оказалась свободной, но все равно ощущала дыхание Дамира на своих волосах. Наверное, это не беспокоило бы меня так сильно, если бы мне не было известно, что сейчас рядом со мной его двойник-фантом.
– Нет. Не могу, - он вздохнул, - лишь существовать, несколько минут, как было с тобой в камере. Не
Он склонился к самому уху и, опалив его жаром дыхания, произнес с ухмылкой:
– По крайней мере, пока живо это тело.
– Как видишь, нам никогда не бывает скучно вдвоем, - мрачно заметил генерал, беря тело под контроль. Выражение лица тут же изменилось. Насмешка ушла из глаз, уступив место теплу и нежности. И я тут же успокоилась, невольно поражаясь, насколько же привыкла к этому нелюдимому, любящему и хмурому мужчине. Но если тот, другой его часть, значит, я приму и ее . Хотя, я в этом просто уверена, мне не раз захочется огреть его чем-то тяжелым по голове… Для скорейшего налаживания контакта и расстановки приоритетов, так сказать.
– Почему ты раньше не рассказал мне о фантоме?
– Не хотел тебя напугать. Думал, что у нас еще есть время. Надеялся, что, возможно, ты так ничего и не узнаешь. Боялся, что ты будешь видеть во мне урода.
– Глупый, - я положила голову ему на плечо, он потерся небритым подбородком о мою макушку.
– Спасибо, - тихо шепнул Дамир, и прижал крепче к себе.
– Он не способен тебе навредить? Эти его намеки? – я замялась.
– Он делает эти намеки с первого дня своего существования. Думаю, ему доставляет удовольствие держать меня в постоянном напряжении.
– Но что мне теперь делать… с моим фантомом?
– Постарайся не выходить никуда без меня, быть спокойной и собранной. Онаеще слаба. И вот, - он достал из кармана и протянул мне кулон из кризона с камнем, напоминающим восьмигранный бриллиант ярко алого цвета.
– Розэит – ты видела его, когда мы спускались в пещеру Каратан. До того, как уничтожили колонию на Хоуп, здесь было добыто всего несколько килограмм. И, как ты понимаешь, не все они дошли до Сигмы. Один из самых редких и исключительных типов драгоценного камня во внешнем мире. Он был назван в честь первого колониста, который случайно обнаружил его в партии кризона.
– О, я слышала об этом камне. Но никогда не думала, что он был добыт именно на Утлагатусе… Хоуп. Говорят, если собрать вместе весь найденный на сегодняшний день розэит — он едва ли заполнит стакан.
Я пораженно рассматривала кулон. Как странно. На Сигме за него легко могли бы убить, или продать душу. А здесь, это средство держать под контролем свою вторую взбесившуюся половину.
– У тебя будет возможность научиться управлять фантомом. А я всегда буду рядом.
Он поцеловал меня, и прошел к двери. Я, помявшись немного, все же его остановила:
– Как ты собираешься поступить с Вилардом?
– Это твой недруг, - напомнил мне генерал, - тебе решать его судьбу. И, кстати, когда появится Айван, передай ему, что я буду чрезвычайно рад с ним побеседовать.
Я кивнула уже в закрытую дверь и резко повернулась к стене у кровати. С некоторых пор я остро чувствовала присутствие рядом с собой бестелесного гостя.
– Вам также показалось, что в его словах скрыт резкий негатив и неодобрение моего поступка? – Айван проявился не сразу. Сперва показалась часть, которую можно было принять за голову, будто он выглядывал из самого пространства, чтобы убедиться в собственной безопасности. Затем появилась остальная часть полупрозрачного тела. Наблюдая за этим, мне стало казаться, что существу эта своеобразная игра в прятки доставляет удовольствие. Интересно, что его в этом мире еще способно развеселить. Учитывая прошлое его расы, думаю, что не многое. И все же, в некоторых вопросах он вел себя как подросток.
– Вы опасаетесь гнева генерала? – улыбнулась я.
– О, разумеется, нет. Всему виной наше непреодолимое различие взглядов, обусловленное менталитетом, воспитанием, возрастом и опытом. Особенно четко это прослеживается в отношении жизненных приоритетов и… чувственной сферы.
Почему-то до сих пор я ни разу не задумалась о том, что хаа-рашсы были любимы и любили, возможно, страдали из-за неразделенной любви. Я воспринимала их как древних могущественных, бестелесных и довольно несчастных, но достаточно самоуверенных существ, в один миг потерявших все в результате ненависти тех, кого сами же создали.
– Скажите, Айван. Вы когда-нибудь любили? – вырвался у меня вопрос.
– Насколько я успел понять, из того что вы вкладываете в понятие «любовь», то нет. В моей жизни была избранная родом… женщина. На нашем языке ми-лани. После окончания моей службы я должен был бы соединиться с ней и создать новую ветвь рода, древо которого простиралось на сотни ответвлений. Я оттягивал этот миг, не желая так рано покидать корабль и любимое дело.
– И вы никогда не увлекались кем-то. На корабле?
Мне показалось, что он покачал головой:
– На корабле не было лиц противоположного со мной пола. А однополые отношения нашей расой не приемлемы.
– Женщины не служили на корабле? – удивилась я.
– Все из-за нашей специфической физиологии, - пояснил Айван, - полет может продолжаться от половины до двух декад. Этот период иногда совпадает со стадией, которую переживает мужчина хаарашс на пути к вхождению в силу. Наш организм на несколько дней становится ядовитым для наших женщин. Мы способны их убить, даже нанеся случайную царапину, не говоря уже о более близком контакте. Возможно, это одна из причин, почему некоторые из нас стали искать себе временных партнерш среди других рас.
– Неужели с женщинами других рас риск уменьшается? Или они нечувствительны к яду? – удивилась я.
– Их не так жалко, - признался Айван и, видя мою реакцию, продолжил, - да, мы действовали часто как завоеватели, и не всегда были лояльны с теми, кто оказался в нашей власти. Теперь, вы, наверное, считаете что все, что с нами произошло справедливо?
– Я не та, кто может кого-то судить. И вы это знаете, раз побывали в моих снах.
Айван на несколько минут замолчал, а я не стала прерывать тишину, воцарившуюся в комнате. Наконец, с неприсущей для существа нерешительностью, он произнес: