Злом за зло (Драконоборец - dark edition)
Шрифт:
— Я невольно подслушал то, что вы рассказали внутри. Хочу помочь.
— П-по-помочь? Вы человек Церкви? — немного восстановив самообладание, спросил тот.
— Скорее я человек околоцерковный, пилигрим, бродящий по королевствам Вестеррайха от одной святыни к другой. Возможности мои ничтожны, но до города, в который вы едете, не менее двух дней пути, а обратная дорога займет еще два дня. Кому будет хуже, если я попытаюсь сделать хоть что-то?
Глаза пейзана бегали из стороны в сторону, он остерегался смотреть долговязому старцу в лицо.
— Оно верно…
— Подскажите дорогу к… откуда вы едете?
— Шем-ду-Махгритэ, месье.
Вскоре телега уже мчалась прочь, оставляя за собой пылевой шлейф, а Тобиус двигался по обочине дороги в противоположном направлении, ему надо было немного вернуться назад, сойти на побочную
Прошлой ночью, расположившись на оплаченной скамейке, он видел сон, а точнее, кошмар, в котором, как в поганом ведьмовском котле, бурлили его страхи, помешиваемые усердием Шепчущего. Началось, как часто это бывало, с темноты, которую живой кровоточащей раной рассекала красная комета. Тобиус ненавидел эту вестницу бед, взошедшую на небосвод без малого десять лет тому назад в очень памятный для него день. Она напоминала магу о том, что он пережил, чего это ему стоило, и что произошли события, объяснения которым до сих пор не появилось. Тогда Тобиус, как он сам верил, пробился в Астрал. Первым за тысячи лет оказался связанным с величайшим источником магической силы из всех возможных, что и пугало, и воодушевляло одновременно. О том он никому так и не рассказал, отчасти боясь быть принятым за безумца, отчасти потому, что если бы ему поверили, волшебник мог до конца жизни лишиться свободы и стать подопытной крысой для старших магов. Никто из них и не вспомнил бы о ценности свободы воли, если бы на кону стоял Астрал.
Вслед за кометой пришел иной образ: чудовище, не человек и не дракон, а нечто человекоподобное с драконьей головой, укрытое алой чешуей и сверкающее янтарем очей. Оно наполнило мрак черным пламенем, хотя как такое возможно, Тобиус не взялся бы объяснить, — а после огромные челюсти сомкнулись. Волшебник попал в железный мешок, раскаленный докрасна, и там, в озере кипящей ртути, он вновь увидел Ворону. Райла протягивала к нему изрезанные руки, из ее глаз текла ртуть, а изо рта — кровь.
А потом кто-то ударил его в спину с криком: "Не смей поддаваться! Не позволяй им властвовать в твоих снах!"
Проснувшись в поту, белый от ужаса и с сердцем, рвущимся из груди, он долго не мог прийти в себя, а потом, когда самообладание вернулось, принялся глушить обрывки ночного кошмара едой, питьем и музыкой. Тогда он пошел бы на все, лишь бы не чувствовать и не слышать… чего? Райла не проронила ни звука в этом кошмаре, все заглушал рокот железного мешка, в котором кипело ртутное озеро. Но Тобиус знал, что она молила о помощи.
Шествуя по аккуратной дороге, размеченной колеями от тележных колес, а также местами удобренной овцами и коровами, волшебник невольно думал о том, чем же он тут занимается. Случайно услышав историю, рассказанную тем пейзаном, он поддался импульсу и свернул с большака. При том что посланцы Радована Карапсуа давно должны были встретиться с агентами Тайного кабинета в Парс-де-ре-Нале, при том, что время не терпело, он опрометчиво позволил себе отвлечься от миссии, даже не стараясь ответить на вопрос "зачем?". Собственно, ответ и не был нужен, он был нежеланен.
С тех пор как Тобиус лишился Путеводной Нити, он блуждал в потемках своей жизни, будто собака, лишившаяся хозяина и больше не знающая, как ей быть с обрушившимся укладом мироздания. Сначала его поступками руководил страх, он бежал и прятался, раненый и дрожащий, слишком испуганный, чтобы спать, а потому падающий в обмороки от изнеможения то там, то тут. Потом, устроившись в Пьянокамне и зализав раны, он почувствовал, что страх отпускает его… в отличие от боли, которая словно дала клятву верности и осталась рядом. Боль искалеченного тела породила ненависть, которая усиливала жажду мщения. Глупо мотыльку пытаться отомстить дракону, глупо до смерти, но что делать, если злой огонь лижет изнутри грудь и живот, яростно ревет в ушах и не дает покоя? Теперь серый магистр шел по своей странной жизни, ведомый лишь лютой ненавистью и желанием отомстить обидчику. Мысль о том, что лишь это и осталось ему, лишь эта мрачная, горькая и лишенная всякого благородства доля пугала Тобиуса не меньше, чем ночные ужасы, подаренные Шепчущим. Дабы преодолеть страх, волшебник пытался найти что-то еще, что-то, что должно было остаться от прошлой жизни, в которой он считал своим долгом… нет, своим призванием, служение людям.
Нельзя проходить мимо тех, кто взывает о помощи, думал Тобиус, коли можешь попытаться сделать хоть что-то, иначе им останется только отчаяние. А он достаточно распробовал вкус отчаяния, чтобы никому такого не желать.
Справившись о правильности своего направления у пастуха, приглядывавшего за коровьим стадом, Тобиус вскоре уже мог видеть приближающуюся деревню Шем-ду-Махгритэ, чье название в переводе с архаддирского означало Ромашковое Поле. Пасторальная местность вокруг была живописна: изумрудные луга, густой лес, начинавшийся в отдалении, чистое озеро, через которое протекала река, также делившая поселение на две части, обширные пастбища и засеянные поля. Нигде, впрочем, не наблюдалось особого засилья ромашек. Деревня Шем-ду-Махгритэ явно стояла на этом месте не первый век, она была одета в камень и потемневший от времени кирпич, чем напоминала не деревню, а скорее маленький городок без крепостной стены. Вдоль русла реки, взятого в тесные объятья высоких каменных фундаментов, высились фахверковые дома, имелась большая церковь с колокольней, высокие заборы дворов образовывали сложный рисунок улочек, взбирающихся на холмы и спускающихся вниз. На черепичных крышах сверкали флюгеры, а некоторые дома иначе как особняками язык не поворачивался назвать, и все это являлось типичным архаддирским поселением, наверняка не самым большим и богатым. В Ривене такие села встречались в центральных областях, поближе к столице, имели, как правило, не менее одной каменной стены по периметру и считались зажиточными.
Оставив за спиной окраины, где раскинулись фермерские угодья, волшебник двинулся по улочкам, засыпанным мелким гравием, хрустевшим под подошвами. От реки шла прохлада и запах водорослей, но кирпичные стены и заборы успели порядочно накалиться и теперь сами источали жар; в закрытых садах шелестели листвой фруктовые деревья, а к обычным деревенским запахам прибавились и цветочные ароматы. Особенно навязчивым и неприятным был один, приторно сладкий, но не лишенный какой-то особой нотки горького миндаля. Вскоре маг заметил источник этого доминирующего аромата — по стене одного из домов расползался колючей лозой куст монастырской розы, весь в хищно загнутых шипах и маленьких бутончиках темно-красного и лилового цвета. Вблизи этого растения запах становился невыносимо приторным, так что Тобиус решил посторониться. Шагая дальше, он все чаще замечал на заборах, домах и клумбах заросли этого неприветливого плетнистого растения.
Залитые солнцем улочки были преимущественно пусты, что не странно, ибо лето — пора работы, а деревенский быт не терпит лентяев. Местные жители, должно быть, отправились в поля и на выгон скота еще засветло. Все это вдруг напомнило серому магистру тот безумно далекий, но навсегда оставшийся в памяти летний день, когда он появился перед входом в деревню Под-Замок, крохотное аккуратное поселение в самой глуши пограничных лесов Ривена. Лето, солнечный жар и зной.
Выйдя на крохотную площадь, выложенную булыжником, он отер со лба пот, приложился к фляжке с водой и направился к распахнутым дверям церкви. Вытянутое здание храма встретило его спасительной тенистой прохладой молельного зала, пропахшего ладаном и потом. Тобиус ожидал, что святость божьего дома навалится на него удушающей волной и лишит сил, как это бывало с волшебниками в святых местах, но неприятные ощущения оказались незначительными. Он почувствовал давление святости, но не всецело и не так ужасно тяжело, как, например, при визите в кафедральный собор Ордерзее.
Звук шагов гулким эхом раздавался под высоким потолком, пока маг шествовал между рядами пустовавших скамей. Он опустился на колени перед алтарем, на котором неизвестный резчик создал деревянную скульптуру Молотодержца в день его сожжения. Древесина давно потемнела, и по ней местами пролегли заметные трещины, но эти мелочи не мешали восхищаться тем, что мастер вложил душу в свое творение. Обращенные к Небесам глаза мессии полнились скорбью и смирением, пока вырезанные в невероятных изгибах языки огня глодали его ноги. Тобиус сотворил на себе знак Святого Костра и прочитал придуманную им еще в детстве молитву: