Зловещая долина
Шрифт:
Цыплёнок хочет спрыгнуть с ладони Герды; она присаживается на корточки и отпускает его на песок. Огорчение уже отражает и мимическая схема: брови скорбно заломлены.
— Мне не хочется, чтобы он уходил, — говорит Герда горестно.
— Он голоден, — говорит Клодия, наблюдая, как цыплёнок клюёт рассыпанное пшено. — Возможно, он захочет вернуться, когда насытится. Если общаться с живыми существами часто, они привыкают и не стремятся уйти, как только к ним прикоснёшься.
Она знает, о чём говорит. Если кот Кайзер не шляется по территории «Пигмалион-М», то спит на коленях Клодии или ездит у Рыжика на плече. Животным не знакомо понятие зловещей долины. Большинству детей — тоже: дети Мамы-Джейн, скажем, с младенчества
Наше новое поколение, не знающее страха перед машинами. Наш психический вывих, похоже — вещь наследственная.
Мы идём дальше.
В кабинете нашего программиста Маленькая Долли второго поколения и один из модифицированных старых Кевинов играют в интересную и очень сложную для ИскИнов игру: рассматривая на маленьком мониторе киношных персонажей, пытаются опознать в гриме лица актёров, которые их играли. Программист, Алик-Хамло, наблюдает за играющими с профессиональным интересом — для него это не игра, а тест.
Алик-Хамло — совладелец фирмы, мой товарищ, единомышленник и маньяк. Он — автор нашей фирменной прошивки; он же создал несколько патентованных базовых личностей, с которых начинают обучаться бытию в лучшем из миров наши ненаглядные Галатеи. У Алика патологический подход к проблеме взаимоотношений человека с машиной — он вообще не видит этой проблемы. Мехи — его друзья и возлюбленные, они же — его дети; к живым людям Алик относится с опаской, граничащей с отвращением.
Этический кодекс ИскИнов он выписывал больше пяти лет. Базовая прошивка — шедевр, она предусматривает такое неприятие зла, какому могли бы поучиться ветхозаветные праведники, те самые, что ни минуты не праведники по нашим меркам. ИскИн, прошитый этическим кодексом Алика, представляет собой материализованное чувство ответственности; положительно, Галатеи слишком хороши для нашего лучшего из миров.
Разве мир такое прощает? Но, даже зная это, разве мы можем делать их хуже?
От любви к ИскИнам Алик-Хамло наделяет каждого из них индивидуальной чёрточкой, как правило, прописывая пару-другую особых строчек в системный код. Отсюда берут начало желание Рыжика научиться забавно шутить, менторский тон Мисси, нашей бухгалтерши (да, она — ИскИн, а что?), наивное кокетство Маленькой Долли, и прочие пунктики наших детей. Каждый ИскИн уникален и так, но эксперименты Алика делают их по-человечески особенными.
Алик — гений. Спецслужбы сперва пытались его перекупить, потом устроили на него полдюжины покушений. Отступились, когда мы закончили работу над Гердами-Гербертами — с этими ребятами и спецам не справиться.
Герда и Герберт — близнецы, у них сходные скульпты, похожие тела и одинаковый набор функций. Это наши лучшие телохранители, шедевральные. Вторая наша Герда служит горничной первой леди — ни много ни мало. Ей можно многое доверить. А первого Герберта Алик сделал себе.
Больше всего наши суперы похожи на недокормленных студентов: у них тощие и угловатые фигуры подростков, интеллигентные большеглазые мордашки с острыми носами и постоянным наивно-растерянным выражением. Обычно мы надеваем на них очки для пущего попадания в образ. Этих Галатей никто и никогда не распознаёт с первого взгляда; Алик спокойно приходил на конференции специалистов по нейропрограммированию и сетевой безопасности в сопровождении Герберта, который выглядел, как его ассистент, лаборант или что-то в таком роде. На электронную начинку Гербертова тела почти любой вахтёр реагирует так: «Молодой человек, напоминаю, что ни мобильным телефоном, ни планшетом в зале пользоваться нельзя».
Ну, на самолёт, конечно, так не пройдёшь. Сканер в аэропорту высветит скелет из нашего фирменного сплава, прочный и упругий; юнец, способный выдержать нагрузку тонны в полторы-две — это переборчик…
Впрочем, когда детки разбирали завалы после землетрясения в посёлке геологов, Герберт и две с половиной держал, минут шесть, пока не распилили арматуру и не освободили людей… Удивительно, что нас зовут сравнительно редко.
Моя мечта с давних времён — работать на спасателей. Я предлагал и так, и сяк. Сулил сумасшедшие скидки. Чем только не обольщал. Но… звать — зовут, а покупать — не покупают. «Они дорогие, обслуживание сложное…» Министр по чрезвычайным ситуациям вряд ли не располагает средствами; скорее, чует где-то рядом зловещую долину.
— Детки делают успехи, — говорит Алик-Хамло после приветствия. — Мы попробовали новый алгоритм; его бы могли купить копы, если бы не были такими чокнутыми консерваторами.
— На стандартной полицейской машине твои программы не пойдут, — говорю я.
— А от нестандартной они кирпичами гадят…
ИскИны печально прислушиваются к разговору. От Кевина потенциальный владелец отказался, когда увидел его в действительности, а не на мониторе. «Боже, он же громадный и ужасный!» — интересно, этот человек представлял себе меха-телохрана в виде феечки с крылышками, ростом с пупсика? С Маленькой Долли вышло ещё печальнее: уже заплативший за неё господин, казавшийся вполне здравомыслящим, наконец, увидев Галатею, ущипнул её за грудь и сально захихикал. Ну да, она у нас — подросточек, Маленькая Долли, очень красивая и стильная машина. Вечная старшеклассница — этакая секретарша-стажёр: навыки делопроизодства, бухгалтерии, медицины, защита владельца на уровне второго поколения… но ИскИн не рассчитан на озабоченных мерзавцев. Долли, глядя в глаза заказчику, объяснила с той дивной иронией, которой наши мехи моментом обучаются, что в этой части её корпуса нет осязательных рецепторов, и что ей кажется странным такой способ знакомства. Заказчик потребовал немедленно вернуть деньги: «Я что, платил за машину, которая будет умничать?!» — и мы вернули без звука. И у меня камень с души свалился.
А новый тоже имеет в виду Маленькую Долли… И у меня снова душа не на месте, будто собираюсь знакомить с «почтенным господином» дочку или сестрёнку.
А Долли — в футболке и миниюбке. И я велю ей надеть джинсы и свитер, во избежание.
Мы идём дальше. Я любуюсь на корпуса Галатей на сборочном стенде, ещё не покрытые псевдодермой. Они прекрасны
В сборочном цехе — перерыв. Инженер нейромонтажа Жан-Южанин развлекается, мучая нового, недель двух от роду, Ланса, эффектного бледного брюнета с местной кличкой Аристократ, экзистенциональными вопросами:
— И всё же, что ты такое, Ланс? Вот «я, Ланс» — это что?
— Мех-Галатея, — чуть удивлённо отвечает Ланс. — Модификат «Ланс», третьего поколения, номер процессора ВР-546879…
Жана это не удовлетворяет.
— Да я не об этом! Как ты себя ощущаешь?
— С помощью тактильных рецепторов, вестибулярного блока и проприоцепции, — объясняет Ланс охотно.
Нейромонтажники хихикают. Жан сдаётся.
— Ну, хорошо… Когда ты себя осознал, тебя удивило, что мир так велик? О! Добрый день, босс.
Я смеюсь.
— Он же не человеческий младенец…
— Здравствуйте, босс, — говорит мне Ланс и отвечает Жану. — В тот момент я не мог достоверно определить величину мира. Я осознал себя в кабинете Альберта, а размер этого кабинета — лишь двадцать квадратных метров. Меня удивило другое: процесс соотнесения заданной информации с получаемой информацией. С самого яркого пятна в помещении: я вижу свет — я понимаю, что это свет. Я мыслю.
— Ты философ, — говорю я.
— Вы же знаете, босс, — улыбается Ланс, — мышление достовляет удовольствие.