Злой мальчик

Печейкин Валерий

Своя война

Каждому поколению нужна своя война. Будущий конфликт отцов и детей будет таким. Мы пережили коронавирус, а они только слышали о нем. Каждый год такого-то числа мы, надев маски и перчатки, выходим на улицу с портретами бабушек и дедушек. Отдельно полк врачей-спасителей, рядом мемные войска. На «скорых помощах» наклейки: «Спасибо сыну за вакцину», «Спасибо сестре-медсестре» и «На вебинар!». Вечером мы усаживаем сыновей-пиздюков за стол и рассказываем им байки про самоизоляцию, набухиваясь санитайзером. «Я с твоей мамкой в зуме познакомился», «Ваше поколение ничего, кроме триппера, не знает», «Ты слушай батю-ковидника». Мы узнаем, что у них в тик-токе есть группы, где

они смеются над пандемией, говорят, что ничего такого не было, «на неделю дольше шла посылка с Алиэкспресса, пффф». Мы принимаем закон, чтобы они так не говорили. Президента Навального спрашивают, когда наша экономика восстановится, как при Путине. Он отвечает: «Давайте вспомним, как мы теряли чувство запаха в 2020-м, давайте же не терять разум сегодня». А деньги-то будут когда? Навальный встает, вместе с ним весь зал запевает песню «Ковидюша». Вечером – салют в сториз. Ура.

Нарушители самоизоляции

А я не осуждаю тех, кто вышел вчера на улицу. И сегодня. Я сам вышел за молочком и вижу: бегают и орут дети, несутся куда-то «гелендвагены», гадят ошалелые собаки, бабки куда-то чешут – и все такое живое, как будто плесень стала мыслить, дышать и сознавать себя. В России, в которой давно нет движения исторического времени, оно вдруг появилось. Вдруг возникло с-о-б-ы-т-и-е. И те, кто вчера вышел на улицу, напоминали парус, который сопротивляется ветру, но позволяет кораблю плыть. Парус из тех, кто решил снять себя с баланса жизни. Зачем мы их удерживаем? Ах, они убивают себя, но еще и нас. Ну да, люди все время себя рожают и убивают. Ну не хотят они, скучно им, не готовы бумеры жить среди зумеров. Хуй в авоське они кладут на все наши цифровые радости. Им танец смерти интересней танца в тик-токе. Поэтому они вышли на улицу танцевать данс макабр. Сегодня-то тепло, а завтра будет холодно. А что еще делать в теплые выходные? Киселева смотреть? Наконец смерть пришла без формы, чистым содержанием. Она не мент, не прокурор, не гопник, не чиновник, она сбросила всю эту кожуру. Наконец смерть как в скандинавском триллере – просто серый воздух за окном. Такая, какой ее всегда хотели снять российские операторы, а снимать приходилось ментовской сериал, бульонный кубик или рэп-клип. А теперь она, как у Гарсии Лорки: вошла и «все не уйдет из таверны».

У меня коронавирус

ЧЕЛОВЕК: Здравствуйте, я заболел.

ФРЕНДОЛЕНТА: О господи! Не коронавирусом ли?

ЧЕЛОВЕК: Я не знаю. Жду врача.

ФРЕНДОЛЕНТА: Держи нас в курсе!

Пауза.

ФРЕНДОЛЕНТА: Хорошо?

Пауза.

ФРЕНДОЛЕНТА: Человек? Вы не знаете, что с человеком? Последний пост полчаса назад, лайк – двадцать минут, сториз – пятнадцать. Он уже десять минут не срется в комментах про феминизм. Есть ли с ним связь? Нужны журналисты? Нужна помощь?

Пауза.

ЧЕЛОВЕК: Друзья…

ФРЕНДОЛЕНТА: Что с тобой???

ЧЕЛОВЕК: Сейчас пришла врач…

ФРЕНДОЛЕНТА: Ну?!

ЧЕЛОВЕК:…Галина Семеновна из поликлиники… Она измерила мне температуру…

ФРЕНДОЛЕНТА: Иии?? Какая температура?!

Пауза.

ФРЕНДОЛЕНТА: Не молчи!!! Куда отправить тебе еще лайков???

Пауза.

ЧЕЛОВЕК: Друзья, все в порядке, Галина Семеновна диагностировала у меня острый недостаток внимания. Прописала от 500 лайков в сутки. А еще Галина Семеновна сказала, что лично уебет стетоскопом каждого, кто будет выдавать насморк или похмелье за коронавирус. Она дала мне сильное слабительное, чтобы я не отходил от унитаза и не подходил к компьютеру. Галина Семеновна напоминает, что хайп не включен в ОМС. Спасибо, пойду сраться про феминизм.

Dictum – factum

Вышел из дома в аптеку. Погода была хорошая, а настроение плохое, поэтому я решил дойти до кладбища. Ваганьковское ближе всего. Я почему-то подумал, что оно будет открыто (да, я туповат). Кладбище, конечно, оказалось закрыто. На воротах предложение воспользоваться онлайн-услугами и получить фотоотчет с могилы. Ну как же так!

Можно только смотреть через забор на темные кресты. И оградки, торчащие, как волосы без стрижки…

Я надеялся, что посижу с плюшевыми игрушками на могиле целительницы Джуны. Или постою у любимого склепа Лидии Владимировны Черниковой. Кто такая Лидия Владимировна – мне неизвестно. Но у нее самый дорогой памятник некрополя, созданный скульптором Коржевым. Лидия Владимировна лежит изваянием греческого мрамора, а над ней павильон, вроде лужковского самостроя, но только за двадцать миллионов рублей.

Но больше всего я хотел поклониться могиле другого человека. Это Дмитрий Данилов. Одни говорят, он был народным мстителем, кем-то вроде московского бэтмена конца 80-х. Другие говорят, что это бригадир измайловской ОПГ. Как бы то ни было, с могильного камня на нас смотрит широкоплечий молодой человек в лапсердаке. Его фигура возвышается над горами вроде кричащего в небе ковбоя Джимми Барнса. Но наш Данилов спокоен, сдержан, суров. Он словно смотрит на нас из 2004 года, когда оставил мир душным июлем… И говорит: «Ну что, фраера, латаетесь в своих бичхатах? Сели на жмень и гоняете Дуньку Кулакову? Ждете шармак от пахана? Ну лафа вам светит! Слабаете Шопена – встретимся!»

На могиле Данилова надпись DICTUM – FACTUM буквально переводится как «[пацан] сказал – [пацан] сделал».

Как же не хватает сейчас такого человека: простого, диктум-фактумного. Живого.

Вместо него – только крик в небе.

Глобус Москвы

Десять холодных дней

Каждый год меня унижают. Сегодня снова. Нет, я не про Конституцию. Я про отключение горячей воды. Символично, что ее выключили сегодня. Проголосовали, подсчитали – нa тебе. Мозг настойчиво видит в этом связь. Мозг не хочет принимать аргументы.

Ведь мне нужны не аргументы, а горячая вода. Я готов проголосовать за Черта Лысого, если тот даст мне воду: горяченькую, самую дорогую – 191 рубль 73 копейки за кубический метр.

Снова ковшик, тазик, кастрюля, газ. Снова корячиться, залезая в ванную, разбавляя воду. Мне, гению. Мне, человеку, который сам по себе как ручей. Или, как сказал Бетховен про Баха: «Не ручей – море ему имя» (Bach по-немецки – «ручей»). И вот я тоже, может быть, море. Скорее Аральское, высохшее. Раньше в него вливалась холодная Сырдарья и горячая Амударья. Но теперь только холодная. Бьется только мое горячее сердце, я вижу, как проступают пупырышки холода на моем теле. Как стонут зубы. Как каждая клетка тела спрашивает: «За что?»

Хочется все десять дней писать о своей драме. Как человек под завалом говорит со службой спасения, чтобы не уснуть, не пропасть. Это нужно и тем, кто окажется в моей ситуации. Миллионам обезвоженных. Тем, кто вместо журчания веселой струйки услышит хрип трубы. Я хочу сказать им: «Мы вместе!» Когда-то мы вышли из воды и обязательно в нее вернемся. И она вернется к нам. Нужно верить и ждать.

И в конце десятого дня, как в последний день творения, труба загудит, и вода польется. Сначала мутная, затем рыжая, затем хлорно-молочная, а в конце – чистая, прозрачная. Горячая. Вода.

МЧС пишет

Теперь МЧС пишет часто, как пьяная бывшая. И все в духе: я тебя предупредила, если чё.

Хипстер в раю

Как известно, смерти нет – есть переход. Или мутация. Или анабиоз.

И вот каким-то удивительным образом бодрый советский говорок о радостной праздничной толпе стал мамблкором корреспондентов с пикника афиши (в любое время года). «Несмотря на дождь, люди остались у сцены. Погодную неурядицу они встретили улыбками и дождевиками. Настроение позитивное».