Злой Октябрь
Шрифт:
– А, это вы… – проговорил он сиплым голосом, без всяких эмоций, и снова повернулся лицом к стене.
Одного взгляда на его опухшее лицо было достаточно, чтобы понять, что следователь непробудно пил уже не первый день кряду. Это подтверждала и большая бутыль с мутным самогоном на столе, уже почти порожняя, и характерный сивушный запах, густо заполонявший квартиру.
– Что ж это вы, батенька, служитель закона, сами-то закон и нарушаете? – спросил я, кивнув на бутыль . .
– Какой, к черту, закон! –
– И давно ли пребываете в отставке? – осведомился я.
Он наконец-таки соизволил повернуться ко мне лицом, перевалив свое грузное тело на другой бок:
– А вот как шлепнули недели две назад моего начальника, действительного статского советника Карла Фридриховича фон Корфа, с той поры и числю себя в отставке… О, Господи, – простонал, – куда катимся!…
По крайней мере, одно революционное действо я мог теперь назвать аж тремя наименованиями – «кокнули», «шлепнули», «таво».
Я спросил:
– И за что ж шлепнули его превосходительство?
Он зло отозвался
– А по-вашему, это в нынешние времена делается за что-то?! Да просто под руку кому-то подвернулся, к тому же – превосходительство, к тому же с немецкой фамилией. В общем, оказался не в том месте и не в тот час. Да и ведомство наше вышвырнули на улицу, там теперь Советы заседают.
– Так они, сколь я знаю, уже и все гостиницы в городе позанимали; что ж им, все места мало?
– Не извольте сомневаться, нахватают себе и еще. А уж что там натворили, вы б видели!..
– Но есть же еще и другая, законная власть; вы ведь ей подчинены – так сказать, по преемственности.
– Законная!.. Именно что – «так сказать»… – презрительно проговорил он. – Думаете, она многим лучше? Цирк сплошной! Балаган! Война идет, а у них в товарищах военного министра – первейший убийца-бомбист, вдобавок модный литераторишка . Стрелять-то он, может, и умеет, на деле доказал; да вот только стрелять – в своих. А тут его против немчуры командовать поставили! Но это еще полбеды, настоящая беда – она не в том…
– И в чем же?
В ответ он произнес каким-то замогильным голосом:
– А в том, что крысы уже в городе… .
Да, город был грязен до неузнаваемости, и крыс мне уже доводилось видеть даже на центральных прошпектах, но считать это нынче главной бедой России… Похоже, наш отставной надворный находился на пороге белой горячки.
Видимо догадавшись, о чем я подумал, он сказал:
– И не надо так на меня смотреть. Я не о тех крысах, что с хвостами, я о других, о тех, что пострашней…
Похоже, срочно надо было как-то выводить беднягу из этого состояния.
– Ладно, ладно, Савелий Игнатьевич, –
– Ради Бога, только не это! – завопил Лежебоко, привскочив даже.
Причину его вопля я понял только когда успел все-таки приоткрыть окно. Приоткрыл – и тотчас захлопнул с омерзением, ибо со двора сразу ворвался запах давно не убранной помойки, в сравнении с которым запах перегара был сущей малостью, которую можно и не замечать.
– Что ж в вашем дворе помойки вовсе не убирают? – спросил я. .
– Не в одном только нашем, тут по всей округе.
– А дворники-то вообще имеются? .
– Какой там! Теперь у нас вместо дворницкой – Совет. В Совете, правда, те же самые дворники, но теперь они не убирают, а заседают. Теперь у них бывший старший дворник Макеич – председателем этого Совета. А убирать теперь «буржу'aзия» сама должна. Да я бы уж и сам убрал, а то никакой мочи нет; так ведь не знаю, куда вывозить. Этим вопросом другой Совет ведает.
– А вы жаловаться не пробовали? .
– Жаловаться?! – он сардонически расхохотался. – Кому?! Нет, право, неужели вы еще не поняли, что тут у нас творится?
– Где дворницкая? – не желая вдаваться в споры, спросил я.
– Пойти хотите? – усмехнулся Лежебоко. – Не советую. Да и нет никакой дворницкой. А Совет – он вон там, во флигеле камергера Осипова заседает. Хотите счастья попытать? Извольте. Заодно поймете кое-что. – И уже в спину мне прокричал: – Только, ради Бога, ради Бога, поаккуратнее с ними там!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
До камергерского флигеля, увенчанного плакатом «ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!», я не дошел, а домчался, зажав нос, и прямо в вестибюле застал сцену, поразившую меня даже после всего, что я уже видел здесь, в революционном городе. Некий субъект с красным бантом в петлице, стоя ко мне лицом, беззастенчиво мочился в старинную китайскую вазу. Кое-что я понимаю в искусстве и могу утверждать, что эта ваза относилась к седьмому или восьмому веку, то есть была по сути бесценной.
От вазы он отошел не оттого, что застыдился меня, а оттого, что иссяк. Не потрудившись отвернуться, застегнул штаны и спросил довольно сурово:
– Вам чего, гражданин?
Я в свою очередь спросил:
– А зачем вы, гражданин, позвольте полюбопытствовать, в вазу нужду справляете?
– А тебе что за дело?
– Да клозет же вон. А ваза эта ценная, ей больше тысячи лет.
– Ну и чё? Буржу'aзия в нее тыщу лет с…ала и с…ала, вот и мы, пролетарии, тыщу лет и с…ать, и с…ать в нее будем. И вообще, ты, гражданин, к кому?