Злые чудеса (сборник)
Шрифт:
Однако окончательно осатанеть ему не дал нежданный визитер – торговый иудей Бен-Шамуэль из древнего города Кордоба. Чуть ли не бесшумно просочившись в кабинет, он какое-то время взирал на редактора с невыразимым почтением, после чего осмелился открыть рот:
– О редактор из редакторов! – начал он с перенятой у мавров цветистостью. – О газетир из газетиров! Имя твое с почтением повторяют от новгородского торжища до магрибских базаров! Мне доподлинно известно, что одна багдадская старуха недавно заявила, будто она-то как раз и есть Кузькина мать, разлученная с тобою в детстве исфаганскими пиратами! Это – всеевропейское признание, не отрицай, о светоч газетирства!
Хмурый от тревог и с похмелья Щенко отрицать не стал.
–
Щенко сначала подумал, что стоило бы припечатать этого несомненного жидомасона пустым жбаном по лбу. Однако во всем редакционном тереме не было ни глотка медовухи, да и с гривнами обстояло, меж своими признаться, плачевно. А в симпатичном мешочке и в самом деле позвякивало золото.
Торговый иудей Бен-Шамуэль, конечно, и не думал, что ненароком ухитрился изобрести платную газетную рекламу. Он попросту был торговцем от Бога. И, мысленно прикинув время, потребное руке Щенко, чтобы прибрать золотишко в карман, ошибся всего лишь на две секунды – простительная ошибка для человека, понятия не имевшего о термине «секунда»…
Свежий номер «Кузькиной матери» вышел с рекламой кордобской кожи, серебряных запястий и хорасанских ковров. Бен-Шамуэль, понятное дело, держал свою выдумку в секрете от всех и каждого, но хитрейший торговый люд, прошедший огни и воды, Магриб и Левант, варягов и греков, очень быстро кое-что сопоставил, прикинул и сделал выводы…
Совсем скоро к редактору «Кузькиной матери» пришел в гости Бен-Иегуда, торговавший в Киеве шелками и розовым маслом. Ушел он, став чуточку беднее, но в отличном расположении духа. За ним последовал Бен-Галеви, в метафорическом смысле съевший собаку на торговле смоквами, благовониями и пушниной.
Самую чуточку позже новое изобретение перестало быть сугубой монополией Бен-Шамуэля и его единоверцев. Все остальные торговые гости тоже не первый год жили на свете и нос по ветру держать умели. Один за другим, старательно прикидываясь, будто не замечают друг друга, в редакторский терем прошмыгивали фрязин Кастрателло, заезжий ганзеец Фогель-Швайне, лях Ежи Негодзивец, варяг Харяльд, персиянин ИбнБатут… С каждым визитом карман Щенко тяжелел.
«Кузькина мать» менялась на глазах молниеносными темпами. Ругань в адрес сопредельных и отдаленных соседей, ежели поначалу ее можно было сравнить с широченной полноводной рекой, в несколько дней обернулась хилым пересыхающим ручейком, а там и пересохла вовсе. От первой до последней странички газета была заполнена рекламой разнообразнейших торговых гостей – что, надо сказать, несказанно огорчало иных киевлян, привыкших читать веселую матерщину вкупе с сенсационными разоблачениями. Уныние воцарилось повсеместно – на что раздобревший, как на дрожжах, Щенко не обращал внимания. В этот период он провернул одну из лучших своих негоции: за оставшуюся неведомой историкам сумму опубликовал восхваление только что изгнанной из града Царьграда секте богомилов-вертунов, по недосмотру киевского митрополита приютившейся в баньке на Подоле. Следствием этого был нежданный визит в редакцию святого старца Варсонофия, каковой перебил посохом стекла в печатной избе, громогласно анафемствуя редактора, после чего тем же посохом хотел накостылять последнему по шеям, но ввиду численного превосходства газетиров был невежливо вытолкан с подворья.
Звоночек, откровенно говоря, был тревожный, но Щенко не придал инциденту значения – он как раз, нежно поглаживая увесистый, приятно звеневший мешочек, писал обширную статью, восхвалявшую государственную мудрость хана Кончака (тот, хоть и считался диким половцем, очень быстро и совершенно самостоятельно сделал эпохальное открытие: враждебную газету, оказывается, вовсе не обязательно сжигать дотла, коли ее можно купить…).
На соседнем подворье тихо исходил лютой злобой Ферапонтыч: к нему-то ни одна торговая душа так и не подумала сунуться с платной рекламой, справедливо рассудив, что это означало бы выбросить деньги на ветер.
В конце концов оба редактора окончательно зарвались – один от сытости, другой, наоборот, с голодухи…
«Доблестному рыцарю барону фон Гринвальдусу.
Любезный мессир!
Как мы и договаривались, отправляю очередное донесение о могущих представлять интерес киевских событиях.
Таковые приняли неожиданный оборот. Нынче поутру оба редактора схвачены княжьей дружиной и ввергнуты в тюрьму, именуемую здесь „поруб“ (porub). Герр Щенко (Tshcenko), окончательно зарвавшись, в последнем номере газеты „Дас Муттер дер Кузка“ напечатал скандальную статью, где, по его собственным словам, попытался „раскрыть истинную родословную князя Владимира“. Согласно изысканиям, кёниг Владимир на самом деле не „рабынич“, сиречь сын рабыни, а „раввинич“, то есть сын раввина, каковое обстоятельство, по мнению герра Щенко, свидетельствует о коварном заговоре иудейского племени против Святой Руси. Как шепчутся бояре, ярость кёнига Владимира описанию не поддается.
Герр Ферапонтыч (Ferapontych) угодил в тюрьму по иной, не менее серьёзной причине. Собрав некоторое количество горожан, он устроил на Крещатике сборище, которое назвал неслыханным доселе словом „демократический митинг“. Объявив прилюдно, что княжеское правление представляет собой самый неприкрытый „тоталитаризм“, герр Ф. заявил, что создает некую „партию“, каковая проведет „демократические выборы“ нового князя. Что это означает, никто так толком и не в состоянии объяснить, но на всякий случай сборище разогнано, а герр Ф. ввергнут в тот же porub.
Пока что дальнейшая судьба обоих редакторов неизвестна.
С почтением к господину барону -
Фогель-Швайне».
…А парой дней спустя летописец Анцифир, старательно очинив гусиное перышко и вытряхнув из чернильницы случайного таракана, со всем прилежанием вывел на привозном пергаменте:
«Нынче же на Боричевом взвозе пресветлый князь Владимир Святославич за предерзостные вины и ужасные прегрешения, коих не стерпит даже пергамент, принародно повелел: мозгоблудцев и татей Олега Щенко с Ферапонтычем ободрать кнутом нещадно, после же, буде выживут, отослать навечно в Выдубецкий монастырь на покаяние. Газетный двор спалить дочиста, а пожарище сровнять с землею и впредь на том месте никакого строения не допускать, зато мусор сваливать невозбранно. Заезжего ляха Казимира Дупу выдать головою краковскому епископу, половца именем Мастур-Батыр выгнать к хану Кончаку, прочих же газетиров плетьми вышибить из Киева, настрого предупредив, что ежели когда вернутся, сгниют в порубе.
Вечером же, собравши ближних бояр и детей своих, князь Владимир произнес всем отеческое поучение:
– Чада мои возлюбленные! Бояре ближние! Ведомо мне теперь, что от газет и партий на Руси происходит одна лишь смута в умах, разброд в суждениях и беспорядки в градах и весях. И посему накрепко вас наставляю: не допускать впредь на Руси нашей просторной ни газет, ни партий, ежели не хотят потомки умственных шатаний, продажности печатного народа и общего помрачения умов. На том кладу завет мой, а кто его нарушит – навлечет на Русь беду неминучую!