Знак эры (сборник)
Шрифт:
В области телевизии чисто внешне механически происходят крупные усовершенствования. Только что было сообщено, что даже в течение наступившего года эта передача зримости на расстояние получит новые возможности. Вполне вероятно, ибо раз произошло вступление в этом направлении, то следствия, несомненно, будут накопляться в кратчайшие сроки. Постепенно и на телевизии будет наблюдено отражение качества мысли, если это касалось человеческих изображений.
Даже некоторые наблюдательные фотографы отмечают, что разница в снимках зависит не только от чисто внешних условий, но и от каких-то внутренних состояний объекта. И в этом случае мы так же точно подходим к рассуждению об отражении мысли.
Рассуждения
Это соображение еще раз напомнит и об идее ответственности, о которой мы имели и в недавнем прошлом несколько напоминаний. Какая величавая красота заключается в идее ответственности и служении. И нет такой точки в мире, где бы человек не подлежал этим двум высоким назначениям.
Когда мы вызываем из пространства слова и звуки, разве не идут с ними и все сопровождающие свойства энергии мысли? На огромнейших расстояниях ясно звучит человеческий голос, посланный мыслью.
Несомненно, через все эти огромные пространства вместе со внешним звуком протягиваются и внутренние струны мощнейшей энергии. Кто-то их почувствует очень ясно, кто-то, даже и чувствуя их, будет пытаться отрицать. В таком отрицании опять же будет значительный элемент страха. Ведь боязливое сознание содрогается от одного намека, что оно окружено какими-то энергиями, воздействиями. Именно то, что, казалось бы, должно окрылять людей, то самое повергает слабовольных в ужас. Именно в ужас, который является следствием чего-то неопределенного, хаотического. Но ужасом не спастись от хаоса. Ужас и есть врата к нему.
Прекрасно, облекшись во все мужество, признать величие мысли и всех приводимых ею в действие энергий. Хотя бы мерами механическими все же пусть спешно подходят люди к мысли о мысли во всем ее мощном значении. И вместо хаотического ужаса многие, казалось бы, такие несложные проблемы жизни просветлятся от одного осознания всех возможностей мысли. Недаром говорится: «Совершай не только телом, но и мыслью».
Разве не увлекательно: «Мыслить в Беспредельности»?!
12 января 1935 г.
Пекин
Ученые
Обращаясь к целому классу деятелей, невольно прежде всего вспоминаете какое-либо имя из этого светлого ряда великих работников.
Вспоминаю давнишние заседания Русского Археологического Общества, на которых выступал Тураев, этот замечательный исследователь Египта и древнего Востока. Сама внешность его, вся скромная искренность и сердечность, свойственная большой душе, сразу привлекали к нему. Первый раз, еще не зная его, я спросил моего соседа Веселовского: «А кто там, еще молодой человек, который так славно улыбнулся?» Мне пояснили, что это Тураев. И тут же почему-то было указано мне, что он и замечательный египтолог, глубокий знаток религии Египта, и очень религиозный человек сам, и прекрасный в семейном быту. Так была дана полная характеристика Тураева.
Замечательный ученый, сам высокорелигиозный и прекрасный участник общественной и семейной жизни. Затем около Тураева собралась целая группа выдающихся молодых ученых, и можно себе представить, как проникновенно руководил он стремящимися к познанию.
Вот уже будет пятнадцать лет, как ушел от сего мира Тураев.
Предисловие к его труду «Классический Восток» говорит:
«23 июля 1920 г. смерть исторгла Б. А. из ряда живых и оставила жизни память о его великой личности, а науке многочисленные труды его и созданную им школу, тоже когда-то многочисленную. Этой школе, ряды которой и после смерти Б. А. продолжали редеть, предстояла ответственная задача сохранить и ввести в научный обиход литературное наследие своего учителя. Ученики, как в Петербурге, так и в Москве, бережно следили за сданными в печать трудами Б. А. В Петербурге вскоре после его смерти удалось издать несколько исследований, посвященных памятникам Музея Изящных Искусств в Москве и большому папирусу собрания Прахова в Известиях Российской Академии Истории Материальной Культуры».
Затем тот же Струве дает следующую справедливую характеристику Тураева: «Создавая свой громадный труд, Б. А. проявил громадную эрудицию в почти необозримой литературе о древнем Востоке, но эта литература не властвовала над его мыслью; он решал все проблемы на основании изучения самих источников. Широкое знакомство с почти всеми языками изучаемых им культур давало Б. А. возможность всесторонне использовать бесчисленные эпиграфические памятники, подаренные науке неисчерпаемой почвой Востока. По отношению к этому материалу Б. А. с одинаковым мастерством выявлял глубокий анализ филолога и широкий синтез историка».
«Наряду с эпиграфическим материалом, с одинаковым успехом им были использованы и памятники вещественные. В своих выводах Б. А. был всегда чрезвычайно осторожен и, извлекая из источников все то, что они могут дать, он никогда не прибегал ради достижения большего к искусственным и рискованным толкованиям, никогда не навязывал источнику свой собственный домысел. Все эти достоинства труда Б. А., поразительная объективность и разносторонность, громадная эрудиция, всеобъемлющее знание всего доступного ему материала, как эпиграфического, так и вещественного, и осторожность в выводах на основании этого материала делают «Классический Восток» краеугольным камнем для дальнейших работ, посвященных этому периоду всемирной истории».
Справедлива характеристика, к которой хотелось бы еще добавить о самой притягательной личности Тураева. Характерно отметить и то, что никто из служителей религии не удивлялся, как в нем жила и собственная религиозность и большое уважение к изучаемым религиям. Хотелось бы не забыть, как Тураев, будучи сам не крепкого здоровья, всегда замечательно отзывчиво уделял время для приходящих к нему.
Как и многим ученым, Тураеву жилось нелегко, но эти трудности тонули в океане научного энтузиазма. Именно энтузиазм познавания удержал Тураева на высокой бесспорной стезе исследователя. Путь жизни, всякие смятения оставались в нем там, где они и должны оставаться, то есть не нарушая его основного смысла движения вперед. Он работал необыкновенно усидчиво и всегда поступательно. Также он не принадлежал к тому разряду ученых, которые, чтобы избежать ответственности, избирают себе вполне ограниченную задачу, в пределах которой они не рискуют никакой критикой.
Тураев, наоборот, не боялся ответственных задач, складывая свои исследования в обоснованные выводы. Его увлекали большие задачи. Причем частичные исследования необыкновенно гармонично вливались в его основные построения. Ничто не загромождало его кругозора, и в то же время пути его следования были твердо ограждены. Теперь, когда особенно требуется осознание обоснованного синтеза, память о таких великих ученых, как Тураев, должна быть сохранена в руководство для многих.
Такие же были устремления и у недавно ушедшего Владимирцева, и особенно выделяется сейчас их сверстник, наш великий и всюду оцененный, ученый Ростовцев. Многочисленные труды его и новы, и глубоко обоснованны, и увлекательны в чтении. Эти три обстоятельства совсем не так часто встречаются в сочетании.