Знак Зверя

Ермаков Олег

И не будет ни сынов, ни чижей, ни портяночных наполеонов, каждый будет выполнять свою работу. Твоя очередь мыть пол — мой, твоя очередь чистить туалет — чисти, и сам мой свою посуду, стирай свой подворотничок — все, что ты должен делать сам, — делай.

— Да, это справедливо.

— Только бы договориться с чижами.

— А если не согласятся?

— Выступить без них.

— А если станет ясно, что они поддержат портяночных наполеонов?

— Все равно выступить. Хватит. На том и порешили.

И пока решали, Мухобой выстирал носовой платок Енохова.

5

Послеобеденный отдых закончился, и вялые,

разомлевшие обитатели форпоста потянулись к мраморным стенам. Но едва заскрипели помосты, застучали молотки и захлюпал студень в чаше, появился комбат и остановил работы. Комбат был хмур и недоволен. Он обошел стены, осматривая их, затем отошел далеко в сторону, оглянулся и громко сказал, что начинается новая стройка. Необходимо в сжатые сроки возвести на том месте, где он сейчас стоит, небольшой и невысокий... жилище. Начинать прямо сейчас. А баню заморозить. Жилище для животных. Для таких. С пятаками. Скоро привезут. Не в городе же их держать. Чтоб им...

До вечера они выдалбливали в земле новую чашу и ездили на Мраморную за мрамором и во внешнюю степь за песком. Сыны многозначительно переглядывались, дружелюбно смотрели на чижей и с затаенными усмешками выполняли приказы дедов и фазанов.

Но переговорить с боксером и Медведем все никак не удавалось. Не получилось поговорить и после ужина, во время мытья посуды, потому что один из фазанов установил поблизости табурет и, раздевшись до пояса, сел, держа перед собой зеркало и покуривая, а один из чижей, знаменитый на все форпосты Цирюльник, принялся стричь его. Затем было вечернее построение, и комбат, напомнив, что подошла очередь дежурить на контрольно-пропускном пункте, назначил наряд из четырех человек, и боксер с Медведем попали в него. Когда построение окончилось, наряд, взяв оружие и бронежилеты, ушел охранять дорогу, соединяющую замкнутое пространство полка с беспредельным пространством степей. Переговоры откладывались на сутки. Сыны, дожидавшиеся, как всегда, вечернего клича возле палатки, приуныли. Еще утром они готовы были терпеливо следовать традициям и, стиснув зубы, ждать осени, а затем весны; да и в полдень, уже обдумывая сказанное Черепахой, они еще во всем сомневались и думали, что лучше ждать и не торопить события: всему свое время, в конце концов все сыны становятся дедами; но после обеда завелись — и вот скисли, узнав, что по крайней мере еще сутки надо ждать. Впрочем, кто-то, наверное, и радовался отсрочке, но виду не подавал. Да и сумерки одинаково печалили все лица.

— Батарея!

— Отбой!

— Подъем!

— Отбой.

— Подъем.

— Шагом марш. Раз, раз, раз-два, левой, левой, раз, раз, раз-два, ле-вой, левой... стой. «Розы» вполголоса. Шагом марш. Песню запевай. "Жил-был художник один — раз-два, левой, левой, — краски имел и холсты, — раз-два, левой, левой, — но он актрису любил — раз-два — ту, что любила цветы. Миллион! миллион! алых роз! из окна! из окна!.. Отбой.

— Кол, идешь к зенитчикам, находишь там Сабыр-бека Акылбекова и говоришь, что Шуба кланяется и интересуется планом на будущее. Планом, запомнил? Вперед... Что за богач здесь чудит... а за окном чуть дыша... миллион, миллион...

Скрипят половицы, хлопает дверь, клацают пряжки, раздается кашель, снова хлопает дверь, скрипят половицы, кто-то спрашивает у дежурного сержанта, в какую сегодня смену ему стоять, дежурный отвечает, кто-то насвистывает; пахнет табачным дымом, сапогами, портянками. Кто-то говорит, что, если одна роза стоит рубль, то миллион роз — миллион рублей; даже если пятьдесят копеек — и то полмиллиона, ничего себе бедный художник. Гремит крышка бачка с водой. Скрипят половицы.

И всего на одну, тогда как можно полмиллиона иметь за эти же деньги: пятьдесят копеек ей на билет и пятьдесят себе на билет в кино, и она после кино — твоя...

— Эй, проснись. Это дежурный. Пора на смену.

Черепаха слез, начал одеваться. Дежурный сержант стоял рядом. Черепаха, надев штаны, сел на табурет, чтобы обвернуть ноги портянками и обуться, оглянулся и с удивлением увидел, что никто больше не встает. Он поднял глаза на дежурного.

— Шевелись.

Он обулся, взял куртку.

— Можешь не надевать.

Он посмотрел на дежурного.

— Тепло. И майку лучше снять.

— Зачем?

— Пошли.

Сержант пропустил его и пошел сзади. На улице было темно. Возле грибка маячила тень дневального.

— Нет сигареты? — спросил Черепаха, пытаясь разглядеть лицо дневального.

— Сигареты? — это был голос одного из своих — сынов.

Дежурный хмыкнул:

— Ты же не куришь. Пошли.

Они прошли мимо столовой и глиняного жилища офицеров.

— Иногда курю, — сказал Черепаха.

Дежурный промолчал. Они миновали двор и направились в сторону недостроенной бани.

— Куда мы?

— Туда.

Они достигли мраморной серой стены и прошли внутрь мраморного прямоугольника. Здесь приятно пахло табаком и еще чем-то пряным.

Заговорщик? Он. Хорошо, мой генерал. Дернешь? Нет, проверяющий может приехать. Ну мы тебе оставим. Оставьте. Но не больше трех затяжек, мой генерал. Хоп!

Кто-нибудь на пороге сядьте. Зажгите спичку... А то ничего не видно. Здесь! Здесь наш ревлю... хх! Ревлю... как это? Ревля... Пф-а-ха-ха! бля-рев-ля! Ха-ха! Тсс! тсс! тсс! Ха-ха-ха! А-ха-ха! а-ха-ха! Тсс! тише! тсс! тсс! тсс! тише! тише! Ха-ха-ха! Ладно, давайте... Ха-ха-ха-ха! Давайте в самом деле — тес — а то это самое... Ха-ха-ха-ха-ха! о, бля! о, не могу, ха-ха-ха-ха... обляйте... ха-ха-ха-ха — обляйте... ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха! Я прошу... ха-ха... обляйте... ха-ха! а! а! ыыы! конец!.. не могу... Ха-ха! Ха-ха-ха! Об... ха-хахахаха! меня обля хахахаха!.. водой обляйте! Ну тише, действительно, хватит, вы что? ты что, братан? в натуре, кончай так шуметь, сейчас придут... ххх-хха-ха... Сходите кто-нибудь за этой... хх... за водой. Уф! классные ржачки! фу! все! все! Не надо ничего, все нормально. Все, братаны, все четко. Все, клянусь.

Там кто-нибудь на выходе есть? Есть. Я уже забываю, зачем мы здесь торчим. А кто это? Где? Вот стоит, забыли? Ну да! Он хотел показать нам, где раки зимуют.

— Слушайте, неужели он действительно думал, что мы, что вот Шуба, Лыч, я будем это все... Слушай, может, ты шизофреник?

— Шуба, можно я уже начну?

Может, дневальный догадался и сейчас поднимает ребят...

— Где ты был, когда мы здесь вшей кормили? Метались, как ошпаренные. Строили, рыли.

— А он думает, тут все само построилось. По щучьему веленью.

— Где ты был эти полтора года, гнида?! Когда мы по минам ездили и на засады нарывались? Думаешь, ордена и медали за красивые глазки дают?!

— А он говорит: портяночные наполеоны.

В мраморном колодце было душно и темно. По спине и из-под мышек тек горячий пот, горячие змейки щекотали виски и вились по щекам и шее.

— Ты это говорил?

— Там есть кто на входе?

— Так ты это говорил?

— Тихо!.. Что это?

— Машина! Сюда?

Но тут же они поняли, что это взошедшая луна осветила небо; несколько мгновений они сидели молча, обратив лица к наливающемуся бледным светом звездному небу, и Черепаха тоже поднял глаза и увидел худого громоздкого Лебедя, приколоченного вблизи Млечного Пути...