Знаменитые авантюристы XVIII века
Шрифт:
Он имел рекомендательное письмо к кардиналу Пассионеи. Это был оригинальный господин. Он принял Казанову в обширной комнате, в которой было не на чем сесть: не было буквально ни одного стула, кроме того, на котором сидел у стола и писал сам хозяин. Некоторое время он продолжал писать, не обращая никакого внимания на гостя. Наконец положил перо, подошел к Казанове, взял письмо и прочел его. В этом письме папский аудитор Корнаро просил Пассионеи представить Казанову папе. Сам Корнаро был венецианец, и, ввиду счетов Казановы с правительством
— Мой друг Корнаро, — сказал Пассионеи, прочтя письмо, — напрасно избрал меня для такого дела; он знает, что папа меня не любит.
— Он предпочел человека, которого уважают, такому, которого любят.
— Не знаю, почитает ли меня папа, но знаю только, что я его вовсе не почитаю. Я его уважал и любил, покуда он был кардиналом, даже старался провести его в папы; но с тех пор, как он надел тиару, все переменилось, он выказал себя сущим глупцом.
— Конклав должен был бы остановить свой выбор на вашей эминенции, — польстил Казанова.
— О, нет, я не выношу никакого беззакония, никакого злоупотребления и начал бы наносить удары направо и налево, не разбирая, на кого они обрушиваются, а это привело бы Бог весть к каким неприятностям. Лучше всего было бы избрать кардинала Тамбурини; но сделанного не воротишь. Однако я слышу, кто-то там пришел; до свиданья.
На другой день Казанова снова посетил Пассионеи. Тот попросил его рассказать о бегстве из «свинчатки». Казанова предупредил, что это очень длинная история.
— Тем лучше, — сказал кардинал, — говорят, вы хороший рассказчик.
— Но, монсиньор, где же прикажете мне сесть, прямо на пол?
— Нет, зачем же, на вас такое богатое платье!
Он позвонил и велел принести на чем сидеть; служитель принес простую табуретку! Казанова, нервный и впечатлительный, тотчас утратил доброе расположение духа. Он скомкал свой рассказ, окончив его в четверть часа. Пассионеи сделал ему замечание о вялости его рассказа.
— Монсиньор, я рассказываю хорошо, только когда чувствую сам себя хорошо, без всяких стеснений.
— Разве вы со мной стесняетесь?
— Нет, монсиньор, человек, и особенно ученый, никогда меня не стесняет; но ваш табурет…
— Вы любите комфорт?
— Превыше всего на свете!
На этом его и отпустил кардинал, предварив, что папа допускает его к аудиенции и примет на другой день утром.
В назначенный час Казанова отправился в папский дворец. Докладывать о себе ему не было надобности, потому что, когда двери папского дворца открыты, в него может входить невозбранно каждый христианин. Притом же Казанова знавал папу в бытность его епископом в Падуе. Но он все-таки, для важности, попросил дежурного кардинала доложить о себе.
Папа (Климент XIII, избранный в 1758 году) тотчас принял его. Казанова по обычаю преклонил колено и поцеловал крест, вышитый на туфле главы католической церкви. Папа положил руку ему на плечо и вдруг припомнил, что Казанова
— Святейший отец, — отвечал наш герой, — на мне есть грехи гораздо важнее этого. Я припадаю к стопам вашей святости и молю об отпущении их.
Папа благословил Казанову и милостиво спросил, что он может сделать полезного для него.
— Прошу вашего святейшего посредничества, чтобы мне позволено было вернуться на родину.
— Мы (папа всегда говорит от себя во множественном числе первого лица) поговорим с посланником, а затем дадим вам ответ. Вы часто посещаете кардинала Пассионеи?
— Я был у него три раза. Он подарил мне написанное им надгробное слово принцу Евгению, и я, в знак признательности, послал ему том Пандектов.
— Он уже получил этот том?
— Я полагаю, что получил, ваше святейшество! — Ну, коли получил, то пришлет вам деньги с Винкельманом.
— Это значило бы поступать со мною, как с букинистом; я не возьму с него платы за мой подарок.
— Так он вам пришлет обратно ваши Пандекты, можете быть уверены, мы его знаем!
— Если его преосвященство вернет мне Пандекты, то я ему верну его надгробное слово.
Папу так распотешила эта выходка, что он принялся хохотать, держась за бока. Он выразил желание знать конец этой истории с книгами, вновь благословил Казанову и отпустил его.
И вышло именно так, как предсказывал папа. В тот же день к Казанове пришел секретарь кардинала Пассионеи, Винкельман, и принес деньги за Пандекты, от которых он остался в восторге. Экземпляр был целый, свежий, лучше сохранявшегося в библиотеке Ватикана. Казанова отказался от платы, а Винкельман тотчас его предупредил, что кардинал пришлет книгу обратно. Так они и обменялись вновь своими подарками. Казанова получил обратно свои Пандекты, а Пассионеи — надгробное слово.
Через день после этого Казанова имел новое свидание с папою.
— Венецианский посланник, — возвестил папа, — сказал нам, что коли вы желаете вернуться в ваше отечество, то должны представиться секретарю Верховного суда.
— Ваше святейшество, я готов на этот шаг, если вы соблаговолите дать мне рекомендательное письмо, написанное вашею собственною рукою. Без этой мощной защиты я не рискну подвергнуть себя опасности нового заточения в такое место, откуда я вырвался только благодаря чуду промысла Божьего.
Потом папа сказал ему, что о развязке истории с книгами ему уже известно.
— Признайтесь, — добавил папа, — что вы потешили вашу гордость в этом деле.
— Да, но принизив гордость еще большую, чем моя. Папа развеселился от такого ответа, а Казанова, преклонив колено, просил у папы позволения пожертвовать свои Пандекты в библиотеку Ватикана. Папа своим благословением молча изъявил согласие на принятие этого дара; потом, отпуская Казанову, он сказал ему:
— Мы доставим вам знаки нашего особенного благоволения.