Знамя любви

Карнеги Саша

До них донесся смешивающийся со стуком топоров смех.

– Радуются, – сказала она, – и я тоже. Нечасто им, беднягам, приходится радоваться.

– Я люблю твое доброе сердце, дорогая.

– Ах, Генрик, ты самый, самый, самый...

Убаюканный ровным гудением насекомых и стрекотом сверчков Генрик погрузился в ленивую полудрему. Вдруг Казя приподнялась.

– До каких пор мы будем встречаться тайно, как преступники, бесконечно лгать и изворачиваться? Разве наши родители сильнее нашей любви? – Она сидела, сердито вырывая из земли пучки травы.

Генрик провел рукой по ее спине.

– Хотя я тебя и не вижу, – сказал он с улыбкой, – я знаю, что сейчас ты очень красива. Ты всегда такая, когда сердишься.

– Мы что, должны провести всю жизнь в этой яме? – Она раздраженно пожала плечами.

– Чудесное место, – сказал он, немного нахмурясь.

– О да, чудесное! Но я хочу большего. Я хочу дом. Я хочу детей. Я хочу, чтобы ты был их отцом.

Хотя она пыталась сопротивляться, он притянул ее вниз, к себе.

– Послушай, дурочка, – заговорил он тихо. – Я люблю тебя. Запомни это своей прелестной головкой. Я люблю тебя. Больше всего на свете я хочу, чтобы ты стала моей женой и матерью моих детей. Понимаешь?

Она успокоенно кивнула.

– Вот и хорошо. Завтра я поеду в Волочиск и...

– Но, Генрик, это невозможно! Ты же знаешь, это невозможно! – он держал ее очень крепко, и она могла только взволнованно качать головой. – Отец тебя выгонит. Он возьмется за хлыст.

– Пусть попробует, – его голос звучал очень спокойно.

– А что сделают со мной? Меня отправят в монастырь, как тетю Бетку, и я буду там сохнуть до тех пор, пока не превращусь в мумию, – она плакала и смеялась одновременно.

– Вот за что я тебя люблю, – усмехнулся он. – Ты можешь заставить меня смеяться когда угодно.

Его тихий смех прервал пронзительный, леденящий душу крик ястреба-перепелятника.

– Мать хочет увезти меня в Дрезден, – сказала Казя.

– Где тебя представят элегантным молодым придворным, – он говорил шутя, но его глаза потускнели.

– А я сказала, что хочу в Варшаву. Они обсудили эту возможность.

– Не разумнее было бы подождать, – предложила она. – А когда мы приедем в Варшаву, я все расскажу матери.

– Она выслушает и поймет, – согласился он с напускной уверенностью. – Она нам поможет, когда увидит, как сильно мы любим друг друга. Она должна нам помочь.

– Она уже что-то подозревает. Я в этом уверена.

– Значит, это ее не слишком удивит? – он помолчал. – Твой отец любит ее?

– Да.

– Но не так сильно, как я люблю его дочь.

Он поцеловал ее, и ее руки обвились вокруг его шеи. Она впилась в его губы с лютой страстью. Она кусала свой рот в отчаянном усилии превозмочь сковавший ее сердце холод. Она задрожала от внезапного страха; даже в его крепких объятиях она чувствовала, что надвигается что-то неумолимое, грозное...

– Не уезжай, Генрик. Не оставляй меня. Пожалуйста, останься здесь, пожалуйста.

– Я должен ехать, – мягко сказал он.

– Тогда возьми меня с собой.

Он осушил ее слезы и утешил ласковыми словами. Он знал, что сможет взять ее с собой только в качестве законной супруги.

– Скоро возьму. Очень, очень скоро.

– А куда мы поедем? – Казя улыбалась сквозь слезы, приободренная его уверенным голосом. – А что мы повезем в седельных сумках?

Они часто играли в эту игру, предвкушая, как однажды эта игра обернется реальностью.

– Мы поедем в Киев, – сказал он, – Потом мы поплывет вниз по Днепру до казацких земель. Казаки называют свою страну Запорожьем.

– А потом?

– В Запорожье нас посвятят в рыцари. Может быть, нас сделают королем и королевой, если у них так водится. А если нет, тогда мы поплывем дальше, к Черному морю.

– Оно действительно черное?

– Чернее, чем твои волосы, – засмеялся он весело, почувствовав, что развеял ее испуг. – Потом мы посетим ханский шатер в Крыму. Там растут персики, абрикосы и дыни величиной с...

– С карету Фике?

– С карету Фике.

Часто играя в подобные путешествия, они верили в них, наполовину в шутку, наполовину всерьез. Иногда эта вера граничила с тоскливым отчаянием. Они побывали всюду: в Италии, Франции, в таинственной земле московитов, расположенной на самом краю света; на загадочном Британском острове, населенном еретиками, которых не уставал предавать анафеме патер Загорский. В своих мечтах Казя никогда не задумывалась, что во время далеких странствий будет служить им кровом. С ней будет Генрик, ей было достаточно этого.

– Посмотри на месяц, – воскликнула она.

На кайме меркнувшего заката, словно воинственный знак на синей хоругви неба, висел бледно-серебряный месяц.

– Я никогда не видела его таким тонким, – удивилась Казя. – Как турецкая сабля.

– Сегодня, – авторитетно заявил он, – не будет видно солнца.

Он замолчал, с интересом ожидая ее ответа.

Она засмеялась и погладила его лоб.

– Голову напекло?

– Это называют затмением, – продолжал он. – Оно произойдет как раз сегодня. Луна пройдет мимо солнечного диска, так нам объяснял Конарский, и тень накроет часть Польши. – Он наслаждался произведенным эффектом. – В старину эти затмения толковали как предзнаменования: случится падеж скота или урожай будет богатым – это зависело от того, что заблагорассудится жрецам. Но теперь, с развитием науки, – закончил он важно, – мы знаем, что это всего лишь феномен природы.

Казя притихла, не сводя расширенных глаз с небосклона. Луна приблизилась к солнцу, и земля окрасилась в красноватый оттенок. Лесорубы, с ужасом воззрившись на небо сквозь густую листву, сжали покрепче ручки своих топоров, словно собираясь отбиваться от невидимого врага. Вскоре в окутавшей их тьме они не могли различить друг друга и, накрыв головы руками, ничком прижались к земле. На болоте встревоженно закрякали утки, канюки торопливо укрылись в кроне могучего дуба, рысь, которая со своими детенышами охотилась на берегу реки, распласталась на брюхе и издала короткий угрожающий рык.