Знамя любви
Шрифт:
– М-м-м... Вот чего мне не хватало, – он присел рядом с ней.
– Хотя вино запрещено исламом, – сказал он, облизывая усы, – тем не менее его называют «рух-аль-тани», то есть «вторая душа».
Он обрел хорошее расположение духа и принялся декламировать стихи:
«Ах, сколько, сколько раз, вставая ото сна, я обещал, что впредь не буду пить вина...»
Его пальцы нежно сжали ее тонкое запястье.
«Но нынче, Господи, я не даю зарока: могу ли я не пить, когда пришла весна?»
Он поднес ее ладонь к своим губам. Она улыбнулась. Диран, как Мишка, вечно напевал отрывки из всяких
Нагнувшись, Диран сорвал красную гвоздику и вставил цветок в ее волосы.
– Любимый цветок персидских поэтов.
Она рассеянно улыбнулась и не ответила. Он видел, что она глубоко погружена в свои мысли.
– Я хочу показать тебе новых лошадей, – сказал он тихо, беря ее за руку. – Чудо что за лошади, ты никогда не видывала таких.
Она опять не ответила.
– Говорят, – терпеливо продолжал он, понимая, какие чувства ее обуревают сейчас, – что арабский скакун перестает быть арабским, если он не дышит воздухом Аравийской пустыни.
«Значит, я уже не полячка, – подумала она с горечью. – Неужели я превратилась в обыкновенную одалиску?»
– У меня была арабская кобыла, – сказала она с затуманившимися глазами, – я назвала ее в честь одной польской королевы.
Он погладил ее руку, пытаясь изгнать печаль, которую слышал в ее словах.
– У нас было м-много лошадей... до тех пор, пока не пришли вы и не украли их, – на мгновение в ее глазах блеснул гнев.
– Ни одна женщина не должна так говорить со мной, – его пальцы железными тисками сжали ее руку.
И все же он был готов выслушивать дерзкие слова от своей любимицы, женщины, которую он избрал среди многих других, чтобы она выносила ему детей. До сих пор она не могла зачать, и для него это было великим горем, ибо он страстно желал, чтобы эта девушка подарила ему сына. Другие принадлежащие ему женщины были бездушными, как животные, с головами, словно надушенные кочаны капусты. Они сплетничали, ссорились и были предназначены единственно для удовлетворения его плоти. С ней он мог говорить как с равной, мог расслабиться и поделиться с ней своими заботами.
Он швырнул горстью орехов в павлина и сказал более мягко:
– Мне хочется послушать какую-нибудь из твоих историй.
Диран с удовольствием наблюдал, как она рассказывает историю о том, как была создана женщина. Ее глаза блестели, она оживленно жестикулировала, словно ребенок. Она больше не заикалась, и ее речь текла плавно и мелодично.
– ...И вот Бог отрезал ребро и положил его возле двери просушить на солнышке. А мимо пробегала собака, она схватила ребро и кинулась
Она замолчала, искоса поглядывая на него смеющимися глазами и приоткрыв испачканные вишневым соком губы.
– Поэтому женщина всегда следует за мужчиной, ведь она сделана из хвоста.
– Бесконечна мудрость Аллаха! Сотворить такую красоту из отгонялки для мух...
Он дотронулся до ее бедра, и она, шумно вздохнув, свернулась вокруг него калачиком и, запустив руку за отвороты его широкого халата, принялась нежно поглаживать мускулистую грудь Диран-бея способом, которым, как она знала, наверняка вызовет у него желание.
Он любил слушать ее истории, он уже знал наизусть множество польских сказок: об утопленниках; злых духах с жабьими лапами, охранявших болота; о сквержиках, гномах, которые танцевали в кострах; о крошечном народце, который жил в бутонах цветов. Но она никогда не рассказывала ему о ядвижках, русалках, очаровывающих людей, чтобы потом защекотать их до смерти.
Это была ее тайна. Тайна, которая связывала ее с Генриком.
– Ты, должно быть, находишься в отдаленном родстве с Шехерезадой, – сказал он с улыбкой.
Он нежно смотрел ей в глаза, а его руки блуждали по ее телу. Она смежила глаза, отдаваясь с возрастающей страстью его изысканной ласке. Из-за зарешеченных окон за ними наверняка наблюдали десятки глаз, но ей было все равно. Пусть себе шпионят, ревнивые кошки: она была его общепризнанной фавориткой и могла заставить гордого турка исполнить любую свою прихоть. Но внезапно, когда она уже изнемогала в его искусных руках, он замер, а потом оттолкнул ее в сторону.
Он выпрямился, следя взволнованными глазами за гаванью, в которой медленно швартовались только что прибывшие корабли. Она продолжала лежать на подушках, смотря на него умоляющими глазами, но он упорно отказывался ее замечать.
– Сколько лет прошло с тех пор, как ты у меня? – спросил он.
– Три года.
Казя надулась и переключила свое внимание на вишню.
– Ты счастлива со мной?
Все еще обиженная, она кивнула.
– Ты много страдала в турецких руках. Возможно... Она наклонилась и поцеловала кончики его пальцев.
– Эти руки, они тоже турецкие, – ее дыхание снова участилось.
Он процитировал:
«Цари склонялись ниц перед моим шатром, а ныне я у девы черноокой стал рабом.»
– У меня голубые глаза. Но он не улыбнулся в ответ.
– Видишь те корабли?
– Да. Они замечательно смотрятся на солнце.
– То, что они везут, не так замечательно. – Он встал и подошел к ограде, молча наблюдая за суетой в гавани. Казя присоединилась к нему. На пристани выстроились ряды солдат, сверкали обнаженные сабли, трепетали знамена. Громко заиграла труба, и павлины немедленно откликнулись на ее звуки.
– Что это за корабли?
– Прибыл великий визирь Осман-паша, главнокомандующий армией и флотом империи. Он прибыл из Стамбула с инспекцией.