Знание и Мудрость
Шрифт:
Так вот, чем больше эти труды и их светские средства отягощены материальным, тем больше у них собственных требований и собственных условий и тем более они тяжелы. И еще, согласно закону, который мы здесь только что назвали, определенная мера светского успеха закономерно диктуется ими. Кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее, говорил Христос.*' Он не сказал:
кто потеряет свое королевство, тот спасет его. Св. Людовик был хорошим правителем своего королевства, он приумножил его силу и благосостояние. Пока сильная рука держала в чистоте вечные установления, надо было, чтобы римский солдат подчинил мир силе своего оружия, подготовив, сам того не зная, арену, на которой Церковь провела свои первые битвы. Если взглянуть еще глубже, сколь весома для светского мира история библейских патриархов и долгой мирской подготовки Воплощения! Творение времени непреходящего значения, в малейшей частичке которого заинтересован сам Бог лично, парадигма естественного
Мы можем назвать богатыми временными средствами те, которые, будучи погружены в толщу материи, требуют для себя определенной меры осязаемого успеха. По этой причине даже евангельский закон ниспровержения ценностей и жертвоприношения, высший закон духовного, достигает их не в полной мере;
тогда на них ложится тень креста. Эти средства свойственны миру, дух в них можно уловить, лишь как бы похищая его, они не его. По правде говоря, из факта и последствий Адамова греха вытекает, что они принадлежат князю мира сего. Наше служение состоит в том, чтобы вырвать их у него, искупить кровью Христовой. Было бы бессмысленно презирать или отвергать их, они необходимы,
65
они составляют часть естественной ткани жизни человеческой. Религия должна допускать принятие помощи от них. Но для здоровья мира следует, чтобы сохранялись иерархия средств и их относительно верные соотношения.
Имеются - и это то, из чего я хотел бы исходить - другие светские средства, собственно духовные средства. Это - бедные светские средства. Крест - в них. И чем они менее материальны, чем они невесомее и незримее, тем они эффективнее. Ибо это чистые средства во славу духа, это средства, свойственные мудрости, ибо мудрость не нема, она кричит в публичных местах, и это мудрость - кричать так, ведь надо же заставить услышать себя. Ошибочно думать, что лучшими средствами для нее будут самые сильные, самые мощные.
Чисто духовная деятельность целиком имманентна, это созерцание, наивысшая эффективность которого, состоящая в том, чтобы соприкоснуться с сердцем Божиим, достигается так, что здесь, на земле, не смещается ни один атом. Чем ближе к чисто духовному, тем неуловимее применяемые для этого мирские средства. И это - условие их действенности. Слишком устойчивые, чтобы их могло остановить какое-либо препятствие, они достигают того, чего не достигают и самыми мощными средствами. Propter suam mundiciam"1. Своей чистотой они пробивают себе дорогу через весь мир от края до края. Не будучи предрасположены к осязаемым результатам, не имея в своем существе внутреннего требования временного успеха, они участвуют в достижении духовного успеха, действенности духа.
Когда Рембрандт писал свои картины, когда Моцарт или Сати сочиняли свои произведения, когда св. Фома создавал свою "Сумму"**', а Данте "Божественную комедию", когда писал свою книгу автор "Подражания","*' апостол Павел - свои послания, когда Платон и Аристотель вели беседы со своими учениками, когда пели Гомер и царь Давид, когда пророчествовали пророки, - все это были бедные временные средства.
Наконец, обратимся к Тому, кто был духовным человеком по преимуществу. Каковы были временные средства Воплощенной мудрости? Он проповедовал по небольшим местечкам. Он не писал книг - этот вид деятельности был слишком отягощен материей, он не основывал ни газет, ни журналов, единственным его оружием была бедность проповеди. Он не готовил ни речей, ни докладов; он открывал уста, и голос мудрости, свежесть небес пронизывали сердца. Какая свобода! Если бы он захотел преобразить мир с помощью самых мощных средств, богатых светских средств, по методам американцев, чего легче? И разве не предоставил бы ему любой все свои владения на земле? Наесomnia tibi dabo^. Какой случай для апостольского служения! Подобного не найти. А Он отказался. Мир гибнет под гнетом тяжести. Омолодиться он сможет только через нищету духа. Желание начать спасение духовного мира с поиска для этого самых мощных средств, мощных в материальном смысле, это не столь уж редкая иллюзия. Это то же, что пытаться прикрепить себе голубиные крылья с помощью парового молота. Это, наконец, сам огромный современный минотавр, это тактика и стратегия больших финансовых сделок, нацеленных на спасение душ. Это мирового значения банки и тресты, которые будут использованы для достижения всемирного успеха проповеди Евангелия с участием их основателей. Будет лицемерием отрицать, что апостольское служение само по себе и всякий духовный труд нуждаются в деньгах, как человек нуждается в пропитании. Надо много денег на миссии, школы и учреждения. Но деньги могут быть использованы как бедное светское средство (когда они истрачены на приобретение вещей) или как богатое светское средство (когда на них создаются механизмы для получения еще большего количества денег). С божественной бесцеремонностью святости блаженный Коттоленго*^ свидетельствует перед лицом современного мира, до какой степени деньги, даже если они имеются в изобилии, могут оставаться средством бедности. Что может сделать с современным миром один несносный соблазнитель, так это то, что он сам предлагает: он так пропагандирует богатые светские средства, тяжелые, давящие, он употребляет их с таким хвастовством и с таким шиком, что заставляет поверить, будто это и есть главные средства. Они главные для материи, но не для духа. Когда Давид решился на борьбу с Голиафом, он для начала
испытал доспехи царя Саула. Они оказались слишком тяжелы для него. Тогда он предпочел бедное оружие*"1. Давид - это был дух. Бедный Саул - жалкая фигура, облеченная мощью светской царской власти, чтобы служить божественному порядку и одолеть дьявола! И когда Давид стал царем, он, в свою очередь, согрешил. Но и покаялся. И Иисус, "узнав, что хотят прийти, нечаянно взять его и сделать царем, опять удалился на гору один""**'
67
Глава. IV О КАТОЛИЧЕСКОМ МЫШЛЕНИИ И О МИССИИ КАТОЛИЦИЗМА
Интеллектуальная миссия католицизма столь же трудна, сколь важна. Человек существует во времени и подвержен всем превратностям становления. Член мистического Тела Христова, он прича-стен вечности, его самая что ни на есть мирская жизнь укоренена там, где нет ни перемен, ни тени непостоянства, его разум закреплен в изначальной Истине, верность ей - основа всего здания благодати в нем и первое благодеяние, которого творение ждет от него. Такой род посредничества между временем и вечностью - это для разума христианина одновременно скорбный крест и вид искупительной миссии. О мире, который проходит и который изменяется, он должен каждый миг размышлять в свете вечности.
Наша задача сегодня - мыслить о современном мире таким образом: не только мыслить вечное вне мира, что является первым правилом созерцательного мышления, но также, согласно второму правилу, которое подобно первому, мыслить мир и настоящий момент в вечном и через вечное. Эта задача тем более настоятельна, что мы видим, как вокруг нас падают и разрушаются в большом количестве временные формы, в которых мир веками находил, плохо ли хорошо ли, отпечатки вечных истин; это, конечно же, достойно сожаления, ибо человек лишается таким образом стольких опор, поддерживавших в нем жизнь духа; в то же время, есть в этом и выигрыш, который не поддается измерению, ибо при этом земная жизнь - и даже жизнь Церкви Христовой - сразу оказывается освобожденной от чудовищного телесного груза, ведшего к стольким нарушениям и злоупотреблениям, отягощавшим старый, некогда христианский мир. Новый мир вылупляется из темного кокона истории вместе с новыми временными формами; возможно, в конечном счете, он будет менее пригоден для жизни, чем старый, но уже ясно, что этим новым формам присущи и некоторое добро, и некоторая истина и что они выражают определенным образом волю Божию, которая вовсе не отсутствует в том, что есть ныне. В той же мере они могут служить здесь, на земле, интересам вечности. Дело в том, чтобы понять это состояние мира; и соответственно урегулировать наши пристрастия и неприязни, и наши действия.
Здесь мы должны избежать двоякой опасности и не допустить двух ошибок. Есть соблазн не на словах, а на деле отринуть вечное ради временного и отдаться на волю потоку становления, вместо гого чтобы духовно господствовать над ним. По правде говоря, ге, кто так поступает, скорее претерпевают мир, нежели мыслят о нем; мир движет ими, а не они миром, и едва ли не делает их инструментом всё тех же самых мирских сил; они плывут, повинуясь ходу истории, как плывут по воде легкие листья или тяжелые ветви. Часто отважные и знающие о минутных потребностях интуитивно, эни, поспешая за практическими делами, забывают о важнейших условиях эффективности тех же практических дел, относящихся к сфере духовного и предполагающих интеллектуальную дерзость, которая не боится отбрасывать внешнее и обращаться прямо к принципам и любой ценой отстаивать мысль, сосредоточенную на непреложном.
Под предлогом верности вечному - другая ошибка, противоположная, в этом и состоит - есть риск остаться приверженным не вечному, а фрагментам прошлого, остановленным и как бы забальзамированным памятью моментам истории, на которые мы возлегаем, чтобы заснуть; те, кто поступают таким образом, не презирают мир, подобно святым, они презирают его, подобно невеждам и тем, кто страдает высокомерием; они сами не мыслят о мире, и ему в этом отказывают; они компрометируют божественные истины и отмирающие формы; и если им удается лучше, чем первым, понимание незыблемых основ и жизни, разъеденной ошибками, отклонениями и несостоятельностью настоящего момента, то такая наука остается бесплодной, неполной и негативистской, потому что некоторое стеснение сердца мешает им "познать труд людей" и отдать должное труду Господнему во времени и в истории.