Знойная параллель
Шрифт:
Заходим в домик Ковуса. Комната стала просторнее. Я приглядываюсь и замечаю: убраны две кровати, нет двух тумбочек. Ясно. Аскад, видимо, спустился вниз, к Мургабу.
— Слушай, Марат,— сердито продолжает прораб.— Вот этого парня вдруг начали хвалить... Волчихина помнишь? Вместе тогда они приехали, мы их с собой привезли: Земной, Волчихин, еще двое или трое...
— Помню, помню. Это такой, с челочкой, со шрамом?
— Да, тот самый. Я сразу заметил — это матерый шабашник. Ему бы только рубли, больше ничего не интересует. Даешь ему заработать — выдает кубы. Попросишь что-нибудь сделать или помочь кому-нибудь, он сразу условия ставит. «Давай, говорит, товарищ Ковус, сначала оформим нарядом,
— Говори, что произошло, чего ты тянешь, Ковус? — поторапливаю я его.— Мне непонятно, за что газетчиков ругаешь?
— А за то, что приехал один из ваших. Балашов. Есть такой у вас? Прошлый раз с Кербабаевым приезжал.
— Есть. Со мной работает,— подтверждаю я.
— Написал он хвалебный материал. Этот материал два раза передавали по радио, да еще напечатали в комсомольской газете. Статью свою он назвал «Энтузиасты». И начинается, знаешь как? Волчихин приехал в Мары, приходит в парк, знакомится с девушкой. Танцует и говорит ей: «Эх, негде даже развернуться здесь! Вот у нас на канале, это да!» «А вы с канала?» — спрашивает девушка. «Да. Я бульдозерист». «А можно мне к вам поехать?» — просится она.— «А почему ж нельзя. Я за один день научу вас управлять бульдозером!» Словом, дальше он пишет, как привез ее Волчихин, как научил работать на машине, а теперь, дескать, они больше всех выработку дают. В газете с портретами опубликовали. Ну вот... Я, как говорится, проглотил пилюлю. Пишите, думаю, если вы считаете, что лучше меня моих людей знаете. А вчера поехал в Захмет, там говорят мне: Волчихин бросил бульдозер и сбежал в неизвестном направлении. Вот какие «энтузиасты».
— Лады, Ковус, я все понял. Буду в Ашхабаде, разберемся,— пообещал я.— А ты хоть выяснил, почему они сбежали?
— И выяснять нечего. От Захмета до самого Мары— трудный грунт, а расценки ниже, чем в барханах. Еще несколько человек бросило технику. Поехал я в Байрам-Али, в училище механизации, собрал ребят, говорю им: «Кто уверен, что сможет работать на бульдозере или экскаваторе, поднимите руку!». Все как один подняли. Договорились с директором, выбрал человек двадцать... Если справятся — это им и будет лучший экзамен. Как думаешь, правильно я поступил?
— Думаю, что правильно, Ковус. Парни откуда?
— Да наши, местные. Ребята из колхозов.
— Правильно поступил,— повторяю я.— Это, действительно, и практика, и экзамен, а главное — помощь стройке. Ты сам в Захмет не собираешься сегодня или завтра?
— Пока нет. Здесь на двух пикетах сейчас тоже затор. Бегут многие. Пески прошли, а на твердом грунте не заработаешь. Знаешь, Марат, была бы моя воля, я с этих шабашников клятву брал или присягу бы заставлял их давать, чтобы не за деньги работали, а на совесть.
— Да, довели они тебя. Тебя послушать, так и хороших, сознательных ребят на стройке нет. Мирошин работает?
— Пока работает...
— И Земной с ним?
— Работает пока и он.
— Значит, еще много таких, как они найдется. Не падай духом. Когда машина в Захмет идет?
— Утром рано. Слушай, ты напиши статью о положении на нашем участке. Может быть, есть смысл пересмотреть ставки? Понимаешь, тут недоработка какая-то в расценках. На галечнике гораздо труднее работать, чем на песке. Почти половина техники вышла из строя. Запчастей нет. А кому захочется сидеть на простое?
Пока я беседую с Ковусом, Гордеев изучает быт строителей. Он ушел в столовую, а заодно и поглядеть поселок. Вернулся, посмеивается:
— Ну, братцы, скажу я вам... Тут долго не проживешь. Пески и консервные банки, больше ничего. Хотя бы арбузов забросили, что ли? Все веселее было бы.
— Откуда возьмешь арбузы? Весна же еще? — недоумевает Ковус.
— Да, да, верно,—соглашается Гордеев.— Еще только март, а мне кажется уже прошла вечность, как я выехал из Москвы. Надо поскорее убираться.
— На поезд в Захмете можете сесть,— раздраженно советует Ковус.— Московский каждый день проходит.
— Верно, верно,— соглашается Гордеев, вовсе не подозревая, как зол на него Ковус. Но я-то знаю прораба: он терпеть не может заезжих и проезжих, которые на все смотрят сквозь пальцы, а с пустыней знакомятся, трогая ее носком полуботинка.
Мы ложимся спать и засыпаем сразу же.
В шесть звенит будильник. Выходим из домика. На улице свежо. Вода в умывальнике холодная. Шофер уже греет мотор, встал еще раньше нас. Ковус приглашает выпить чаю. Гордеев отказывается: чаи он гонять не любит. Я выпиваю пиалу и прощаюсь с Ковусом. — Ковус, главное — спокойствие. Тут не только в грунте дело. В самом почерке работы. Бойко опрокинул всю вашу старую систему гидростроительства в пустыне. Он идет со своими бульдозерами, словно танковую колонну ведет. Быстро и эффектно. Многие твои строители работают у него, никуда они не убежали. И почти все твои танкисты там. Тут дело не только в заработке, но и как дается этот заработок. Работа, Ковус, должна быть, как песня. Чтобы радовала и укрепляла силы. Я тебе советую: перенимай опыт у Бойко. Впереди еще три очереди стройки. Перенимай опыт и внедряй его в бригадах молодых бульдозеристов...
Мы выехали, и в полдень были в Захмете. Гордеев сел в поезд и уехал, а я отправился на десятый стройучасток, где сейчас были сосредоточены все силы механизаторов. Здесь был аврал. Дорог был каждый час, каждый выброшенный на отвал куб грунта. Керкинцы поджимали: вели за собой воду и ждали одной короткой команды Калижнюка: «Открыть шлюзы».
Ночевал у Аскада. Они на экскаваторе вдвоем с помощником. Помогает ему щупленький паренек по имени Вели. Он из училища. Видимо, один из тех, кого привез сюда из Байрам-Али Ковус. Во вторую смену работали раньше два дюжих шабашника с Ангары, но они взяли расчет и покинули Каракумы. Мал показался заработок. Ночью сидим у костра, подкладываем в огонь корявые жгуты саксаула. Аскад говорит о беглецах:
— Пусть катятся к бабаю на огород... Без них тоже неплохо. Я думаю так, товарищ корреспондент. Технику надо любить. Она же, как живая. Как лошадь, как корова, например. У вас не было своей коровы или лошади? — спрашивает вдруг.
— Нет, не было...
— А у нас была. Корова своя была. И лошадь была. Жеребенком взяли. Я все время ухаживал за ним. Вырос он, конем стал. Война началась тут. Отец повел его на базар, а я не выдержал — реветь начал. Не хотел разлучаться. До сих пор рана в сердце. С этим тоже так,— показывает на экскаватор.— Когда принял его, он почти «скелетом» был. Ездил по колхозам, собирал запчасти, словом, лечил машину. Поставил в строй. Исправно теперь работает. Ну и что ж, что расценки упали? Не бросать же мне экскаватор. Я же привык к нему!
— Ну, а ты как мыслишь, Вели? — спрашиваю помощника.— Тебе нравится эта машина? Бросил бы ее, если б сказали — даем другую?
— Ай, разве в одной машине дело? — удивляется Вели.— По-моему, дело в родной земле. Люди бегут, потому что у них родина не здесь. А у меня родина — вот эти места. Мне давай любую машину, все равно никуда отсюда не уйду...
На другой день решил навестить Мирошина. Тишина в забое, тишина в домике на отвале. Бульдозерист лазает под мотором, только ноги торчат. Услышав гул подъехавшей машины, вылез.