Золотая чаша
Шрифт:
— Ну, мне нетрудно узнать, что у вас там было с пиратами. А ваша нежность… Вы любите меня, пока я не спускаю с вас глаз, и ни минутой дольше. Я вас знаю досконально. Но я рада, что их повесили. Лорд Воон говорит, что они опасны даже нам. Он говорит, что они того и гляди перестанут допекать Испанию и примутся за нас. Он говорит, что их надо истребить, как бешеных собак, и чем скорее, тем лучше. И каждый раз, когда одним становится меньше, я чувствую себя чуть в большей безопасности.
— Но, душенька, лорд Воон ничего о флибустьерах не знает, тогда как
— Генри, почему вы держите меня тут, хотя знаете, что у меня еще тысяча дел? Раз у вас самого свободного времени хоть отбавляй, вы полагаете, что у меня нет других занятий, кроме как помогать вам бездельничать? А теперь возьмитесь за кучера. Я окажусь в очень неловком положении, если он не сможет держаться прямо. Ведь на Джейкобе ливрея будет сидеть мешком, как ее ни ушивай. Я сказала вам, что он пьян? Хоть утопите его, но чтобы к вечеру он протрезвел! А теперь поторопитесь. Я буду мучиться, пока не услышу, что он способен держать спину прямо. — Она уже собралась войти в дом, но повернулась и поцеловала его в щеку.
— А жемчужина очень миленькая. Благодарю вас, дорогой, — сказала она. — Разумеется, я позабочусь, чтобы мосье Банзе оценил ее как следует. Послушав, что говорил лорд Воон, я утратила всякое доверие к пиратам. Возможно, они хотели подкупить вас подделкой, ведь вы бы ниче
— Мне бы хотелось поговорить с вами кое о чем, сэр.
Сэр Генри побрел к конюшне. Как случалось уже не раз, ему стало не по себе. Время от времени ему начинало казаться, что утверждения Элизабет, будто она знает его досконально, соответствуют действительности. И ему становилось тревожно.
Сэр Генри Морган лежал в огромной кровати. В кровати такой широкой, что его тело под простыней казалось снежным горным хребтом, разделяющим две необъятные равнины. Со стен спальни на него смотрели поблескивающие глаза его предков. Самодовольные усмешки на их губах говорили: «О да, рыцарский сан, как же, как же! Но мы — то знаем, чем ты купил свое рыцарство!» Воздух в комнате был тяжелый, душный и жаркий. Таким всегда кажется воздух в комнате, где кто — то умирает.
Сэр Генри смотрел в потолок. Уже час этот таинственный потолок ввергал его в недоумение. Никакой подпорки в середине — так почему он не падает? Час был поздний. Все в спальне хранили молчание: шныряют вокруг, притворяются привидениями, думал он. Пытаются внушить ему, будто он уже умер. И он закрыл глаза — не то от слабости, не то от равнодушия. Потом услышал, как вошел врач, почувствовал, что пальцы нащупывают его пульс. Затем гулкий самодовольный голос грянул:
— Мне очень жаль, леди Морган. Но сделать больше ничего нельзя. Я даже не знаю, что с ним. Какая — то застарелая лесная лихорадка, должно быть. Можно еще раз отворить ему кровь, но мы уже выпустили много крови, а пользы это словно бы не принесло. Впрочем, если ему станет хуже, я попробую.
— Так он умрет? — спросила леди Морган. Генри подумал, что в ее вопросе было больше любопытства, чем печали.
— Да, он умрет, если только бог его не исцелит.
А затем комнату освободили от людей. Генри знал, что его жена сидит возле кровати. Он слышал, как она тихо плачет где — то совсем рядом. «Как жаль, — думал он, — что нельзя отплыть в смерть на корабле, не то она могла бы упаковать мой сундучок. Ей было бы так приятно знать, что я войду в небесные врата с приличным запасом чистого белья».
— Муж мой… Генри… муж мой…
Он повернул голову и с любопытством посмотрел на нее. Его взгляд проник в самую глубь ее глаз. Внезапно им овладело отчаяние.
«Эта женщина любит меня, — сказал он себе. — Эта женщина любит меня, а я и не знал. Мне не дано было узнать такую любовь. Ее глаза… ее глаза… нет, все это далеко превосходит мое понимание. Неужели она меня всегда любила? — Он посмотрел еще раз. — Она близка к богу. По — моему, женщины ближе к богу, чем мужчины. Говорить про это они не умеют, но, черт возьми, это так и светится у них в глазах. И она любит меня. Любила все время, пока пилила меня, допекала и ела поедом… любила, а я даже не знал. Ну, а если бы и знал, так что?» Он отвернулся. Эта печаль была такой огромной, такой жгучей и страшной, что ее невыносимо было видеть. Страшно смотреть, как в глазах женщины сияет ее душа.
Так, значит, он сейчас умрет. Довольно приятно, если смерть — вот такая. Ему тепло, только он бесконечно устал. Вскоре он уснет, это и будет смерть — Сестра Смерть.
Он понял, что в комнату вошел кто — то. Его жена наклонилась над ним, и он не отвел устремленный вверх взгляд. Она рассердилась бы, если бы знала, что он может повернуть голову, если захочет.
— Дорогой, пришел священник, — сказала его жена. Будь с ним милым. О, пожалуйста, выслушай его! Это может помочь тебе… потом.
А! Заботлива, как всегда! Уж она постарается, насколько это будет зависеть от нее, чтобы со Вседержителем был заключен тот или иной договор. Ее привязанность была деятельной силой, но ее любовь — та, что светилась у нее в глазах, — ввергала в ужас.
Генри почувствовал, что его руку взяла теплая мягкая рука. Приятный голос в чем — то убеждал его. Но слушать было трудно — потолок угрожающе покачивался.
— Бог — это Любовь, — говорил голос. — Вы должны уповать на бога.
— Бог — это Любовь, — машинально повторил Генри.
— Помолимся, — сказал голос.
Внезапно Генри посетило воспоминание детства. У него ужасно болит ухо, и мать держит его в объятиях. Кончиками пальцев она поглаживает его запястье. «Все вздор! — говорит она. (Он хорошо помнит, как она это сказала.) — Все вздор! Бог — это Любовь! Он не позволит, чтобы маленьким мальчикам было больно. Ну-ка, повторяй за мной: „Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться“. Словно давала ему лекарство. Точно таким же тоном она скомандовала бы: «Ну-ка, проглоти эту микстуру ! « Генри почувствовал, как теплые пальцы священника перебрались на его запястье и принялись поглаживать, поглаживать…