Золотая подкова
Шрифт:
После трех дней, проведенных таким вот образом, я тронулся обратно в Сан- Франциско, трезвея по мере удаления от Тихуаны. По дороге привел в порядок свои впечатления, которые сложились в отношении Нормана Эшкрафта, иначе Эда Бохенона.
В результате я пришел к следующим выводам:
1. Он подозревал (или даже был уверен), что я приехал по поручению его жены: слишком ровно он держался и слишком хорошо принимал меня, чтобы я мог в этом усомниться.
2. Скорее всего, он решил вернуться к жене, хотя полной гарантии на этот счет никто бы не дал.
3.
4. Он мог бы взять себя в руки под влиянием жены, хотя и это вызывало большие сомнения: он узнал, что такое дно общества, и, похоже, ему там нравилось.
5. Эта девушка, Лала, была влюблена в него до безумия; он также в какой-то мере любил ее, но сходить с ума от этой любви не собирался.
Я отлично выспался за ночь, проведенную в поезде между Лос-Анджелесом и Сан- Франциско, вышел на углу Таунсенд-авеню и Третьей улицы, чувствуя себя почти нормально. За завтраком слопал больше, чем за три дня в Тихуане, после чего отправился к Вэнсу Ричмонду в его контору.
– Мистер Ричмонд уехал в Эврику, - сказала мне его стенографистка.
– Не могли бы вы связать меня с ним по телефону?
Она могла и связала.
Не называя никаких фамилий, я рассказал адвокату, что видел и до чего додумался.
– Понимаю, - сказал он.
– Поезжайте к миссис Эшкрафт и скажите, что я сегодня отправлю ей записку, а в город вернусь через два дня. Думаю, до этого времени нет нужды что-либо предпринимать.
Я доехал на трамвае до Ван-Несс-авеню, а потом прошел пешком к дому миссис Эшкрафт. Позвонил в дверь. Никакого ответа. Позвонил еще раз и только тогда заметил в подъезде две газеты. Взглянул на даты - сегодняшняя и вчерашняя.
Какой-то старичок в линялом комбинезоне поливал газон в соседнем дворе.
– Вы не знаете, из этого дома кто-нибудь выезжал?
– крикнул я ему.
– Вроде бы нет. Сегодня утром дверь черного хода была открыта.
– Старик стоял, скребя подбородок.
– А может, и уехали, - сказал он медленно.
– Мне вот пришло на ум, что я никого из них не видел... пожалуй, ни разу за весь вчерашний день.
Я обошел дом сзади, перелез через невысокий заборчик и поднялся по лестнице черного хода. Кухонная дверь оказалась незапертой, за дверью слышался плеск воды, вытекающей из крана.
Я громко постучал. Никто не ответил. Тогда я пнул дверь и вошел на кухню. Вода текла из крана.
Под тонкой струйкой воды лежал большой кухонный нож с лезвием длиною в фут. Нож был чистый, но на стенках фарфоровой раковины там, куда попадали лишь мелкие капельки воды, я увидел ржавые пятнышки. Сковырнул одно из них ногтем - засохшая кровь.
Если бы не эта раковина, все на кухне было бы в образцовом порядке. Я отворил дверь кладовой. Здесь тоже все находилось на месте. Дверь с другой стороны кухни вела в переднюю часть дома. Я вышел в коридор. Свет из кухни освещал его слишком слабо. Я поискал ощупью на стене выключатель, который должен был там находиться. И наступил на что-то мягкое.
Отдернув ногу, я сделал шаг назад, нашарил в кармане спички и зажег одну. Предо мной - голова и плечи на полу, бедра и ноги на нижних ступенях лестницы - лежал бой-филиппинец. В одном нижнем белье.
Он был мертв. Правый глаз выбит, горло распахано от уха до уха. Не требовалось особого воображения, чтобы представить, как произошло убийство. Стоя наверху лестницы, убийца левой рукой схватил филиппинца за лицо, выдавив ему пальцем глаз, запрокинул его голову назад, полоснул ножом по смуглому напряженному горлу и спихнул мальчишку вниз.
Я чиркнул второй спичкой и нашел выключатель. Включил свет, застегнул плащ и поднялся по лестнице. Пятна высохшей крови виднелись тут и там, а на лестничной площадке второго этажа кровью были забрызганы даже обои.
Я щелкнул другим выключателем, из коридора попал в прихожую, заглянул в следующие две комнаты, казавшиеся нетронутыми, потом свернул за у гол... и резко остановился, едва не упав на человека, который там лежал.
Женщина лежала, скорчившись на полу, лицом вниз, подтянув под себя колени и прижав руки к животу. Была она в халате, а волосы были заплетены в косу.
Я коснулся пальцем ее шеи. Холодная, как лед.
Опустившись на колени - чтобы не переворачивать труп, - заглянул ей в лицо. Это была служанка, которая четыре дня назад впускала меня и Ричмонда в дом.
Я встал и огляделся. Затем обошел убитую и отворил дверь. Спальня, но не служанки, богато и изысканно убранная, - выдержанная в кремово-серых тонах опочивальня с репродукциями французских картин на стенах. Только постель была разбросана. Смятое, сбитое в кучу белье лежало посреди кровати и выглядело как- то неестественно.
Наклонившись, я начал исследовать постель. Простыни были в кровавых пятнах. Я отбросил в сторону одеяла.
Под ними лежала мертвая миссис Эшкрафт.
Ее тело было скрючено, а голова криво висела, едва держась на шее, рассеченной до самой кости. На лице от виска до подбородка - четыре глубокие царапины. Один рукав голубой шелковой пижамы оторван. Матрас и постель пропитаны кровью, которая не успела засохнуть под кучей белья.
Прикрыв труп одеялом, я протиснулся через узкий проход между порогом и телом служанки и пошел по парадной лестнице, включая по пути свет. Нашел телефон. Сперва позвонил в полицию, потом в контору Взнса Ричмонда.
– Прошу срочно уведомить мистера Ричмонда, что миссис Эшкрафт убита, сказал я стенографистке.
– Я в доме погибшей, и он сможет меня там найти.
Потом я вышел через парадный ход, сел на верхнюю ступеньку и закурил, ожидая полицию.
Чувствовал я себя мерзко. В жизни мне приходилось видеть и больше, чем трех убитых сразу, но то, что случилось здесь, очень уж тяжко обрушилось на меня. Видимо, и трехдневная пьянка сказалась на состоянии нервов.
Прежде чем я успел выкурить сигарету, из-за угла вылетел полицейский автомобиль, из которого посыпались люди. О'Гар, сержант-детектив из отдела расследования убийств, первым поднялся по лестнице.