Золотая всадница
Шрифт:
– Что я, как в прошлый раз, пойду на баррикады сражаться за моего повелителя? – Брегович медленно покачал головой. – За свою жизнь я видел вблизи четырех иллирийских монархов, и ни один из них даже не удосужился прочесть мои стихи. Десятки моих стихов стали народными песнями, а люди, за которых я был готов отдать свою жизнь… – Он вздохнул и, чувствуя, что жена волнуется, стал ее ласково успокаивать: – Не бойся, родная моя. В конце концов, дом наш сожгли еще в первую революцию, так что терять нам нечего. Ты главное, проследи, чтобы у нас был кофе, а то со всеми этими восстаниями немудрено запутаться.
Сидя в карете, Амалия размышляла о том, какому генералу она могла понадобиться
Карета как раз проезжала площадь, на которой стоял особняк, подаренный королем Лотте Рейнлейн. В центре площади высилась величественная конная статуя короля Владислава, но вовсе не она привлекла в эти мгновения внимание Амалии, а расположенные неподалеку от статуи фонари. На одном из этих фонарей висели два тела, первое принадлежало австрийскому резиденту Кислингу, а второе – Лотте Рейнлейн. Это было белое видение в балетном наряде, похожее на отслуживший свое манекен. Руки балерины бессильно повисли вдоль туловища, и она слегка покачивалась на осеннем ветру. Вокруг памятника и вокруг повешенных клубилась густая толпа, и какой-то оратор, взобравшись на постамент и держась для устойчивости за ногу коня, произносил пламенную речь. Маленькая собачка, как две капли воды похожая на Талисмана, металась возле фонаря с повешенными и пронзительно скулила.
«Нет, – сказала себе потрясенная Амалия, – это не Ракитич… Это не он стоит во главе мятежа».
– Выходите, сударыня!
Боже мой, она отлично помнит это место. Дворец князя Михаила, тот самый, в котором она впервые увидела короля. Только теперь двор заполнен людьми с синими повязками на рукавах, среди них не только военные, но и штатские.
Интересно, что стало с князем? Или он успел спастись? А король, а его семья, а Милорад? Если удача неокончательно отвернулась от Стефана, он может быть цел и невредим; но вряд ли заговорщики оставили в живых его главного телохранителя. Бедный Войкевич!
– Сюда, – говорит конвоирующий ее офицер и, встретив королевский взгляд Амалии, добавляет: – Прошу вас, сударыня.
Куда исчезли представительные лакеи, надменные придворные, разряженные иллирийские дамы? Во дворце наследника все вверх дном. Вдохновенные лица, вдохновенная суета. Кто-то тащит охапку винтовок, еще двое несут ящик с гранатами. Бежит курьер с безумными глазами, и Амалия словно кожей ощущает электричество, – иначе и не скажешь – витающее в воздухе.
– Прошу вас, подождите…
Она кутается в шаль Муси, хотя ей вовсе не холодно, а скорее наоборот. Через минуту офицер возвращается.
– Прошу. Генерал вас ждет.
Она вошла, и дверь за ней тотчас же затворилась.
Подняв голову, Амалия встретилась взглядом с человеком, который сидел за столом. Надо сказать, что менее всего она ожидала увидеть тут его.
Глава 26
Неучтенный элемент
– А я и не знала, что ты стал генералом, – сказала она.
Милорад Войкевич улыбнулся одними углами губ. Он понимал, что им предстоит непростой разговор, и в его власти было этого разговора избежать. Но полковник Войкевич, или, как он называл себя сейчас, генерал Войкевич не привык пасовать перед трудностями. Напротив, они его вдохновляли.
– Одно время король хотел произвести меня в генералы за то, что я спас ему жизнь на ипподроме. Нет никакой разницы, дает звание бывший повелитель или народ. Но я полагаю, получить звание от народа почетнее.
И он посмотрел на Амалию своими черными непроницаемыми глазами. И, хотя в его взгляде, в поведении, в словах не было ничего оскорбительного, Амалия так и вспыхнула.
– Это ты велел повесить Лотту и Кислинга? – спросила она, еле сдерживаясь.
– Я уже давно собирался это сделать, – ответил Милорад, словно речь шла о самой обыденной вещи. – Надо было повесить и твоего Оленина…
– Он не мой.
– Но я дал тебе слово, что его не трону.
Амалия смотрела на него – и не верила своим ушам, своим глазам. С ней говорил самый близкий, самый преданный королю человек, глава его охраны, создатель шпионской сети, не подчиняющейся никому, кроме самого Войкевича, и все под предлогом безопасности монарха и его семьи! И ладно Стефан, который не отличался особым умом, не сумел вовремя его раскусить; но она, так гордившаяся своей сообразительностью, – как? Как она не поняла, что положение Войкевича давало ему больше всего преимуществ для осуществления государственного переворота? Все при дворе знали, что Войкевич окружил короля своими людьми, и это касалось не только охраны, он даже в личные секретари продвинул своего родственника – и никто, никто ничего не заподозрил? Почему? Потому что он до поры до времени ловко скрывал от всех свои честолюбивые устремления? Или потому, что он на самом деле был совсем не тем, кем казался, – дамским угодником, взяточником, которого не интересует ничего, кроме денег, и недалеким военным, каким его считал и умнейший Петр Петрович Оленин? Но кем же он был на самом деле? И какие цели он преследует сейчас, когда, по-видимому, так близок к тому, чтобы добиться своего?
А еще Амалия поняла, что ей никогда не нравилось слово «преданный». В русском языке оно, как двуликий Янус, обозначает и того, кто предан сердцем и душой, и того, кого предают. А где-то совсем неподалеку от него и слово «предатель».
Она отвела глаза. Ей совершенно не хотелось с ним говорить, не хотелось его видеть. На маленьком столике в углу была брошена начатая шахматная партия, в комнате находились и другие вещи, принадлежавшие прежнему хозяину, бывшему наследнику престола. Какое скверное слово «бывший», пахнущее забвением и смертью. Уж в Иллирии – почти наверняка.
– Где его высочество? – спросила Амалия вслух.
То, что она в такой момент оказалась способна спрашивать о Михаиле, задело Войкевича куда сильнее, чем если бы она набросилась на него с упреками. Тем не менее он ответил:
– Арестован. Как и все остальные.
– Зачем? – спросила Амалия.
– Что – зачем?
– Зачем все это? Ты обязан всем королю Владиславу, и сам Стефан…
Она поняла, что говорит совсем не то, что нужно. Какая разница, в самом деле, обязан или не обязан – важно, что он сделал то, что сделал.