Золото (илл. Р. Гершаника)

Полевой Борис Николаевич

Николай собрал со стола крошки себе в большую ладонь, отправил их в рот и с удовольствием пожевал. Лесник принес еще один каравай, разрезал его на крупные ломти и положил на стол. Со стариковской неторопливостью он ждал ответа. Гости опять принялись за хлеб.

— Видать, наголодались. Долго ищете, что ли? — спросил лесник.

Николай переглянулся с Мусей. Хотя внешность лесника с первого взгляда мало располагала, надо было, по-видимому, действовать начистоту. Окажись лесник предателем, вряд ли смог бы он вызвать в сторожку

полицию. Да и хозяйки, такие обе разные и такие похожие друг на друга, очень располагали к себе тихой деликатностью.

— Он, — Николай кивнул в сторону Толи, — он правду сказал. Мы — партизаны. Нам нужно перейти фронт.

Партизан произнес все это, глядя старику прямо в глаза. Так всегда поступал Рудаков, желая узнать, что творится на душе у человека.

Морщины хозяина разбежались, на губах мелькнула горькая усмешка:

— «Перейти фронт»… А до фронта-то сколько идти, знаете?

— А вы знаете? — спросила Муся. Уловив тоскливую ноту в голосе лесника, она вся похолодела от страшного предчувствия. — Неужели Москва?…

Старик вздохнул:

— Фашисты вон в листках своих пишут: не только Москва, а будто и Ленинград взят. Наши будто бы к Уралу отходят. Старостам на сходках велено было об этом пароду объявлять… Листки для партизан по дорогам расклеивают: выходите с повинной, карта ваша бита.

— Врут, подлецы! — вскрикнул Николай и вскочил с такой стремительностью, что стол приподнялся и все, что было на нем: ложки, кружки, — покачнулось, а миска упала на пол и разбилась.

Разбуженный шумом, Толя схватился за оружие.

— Кто? Где? — тревожно спрашивал он, осматриваясь спросонья.

— И я так полагаю — врут, так что посуду-то громить вроде незачем, — спокойно ответил лесник. Все бесчисленные морщинки опять пучками сбежались к его глазам, и глаза точно сразу помолодели, по-доброму улыбнулись. Собирая с полу черепки, лесник продолжал: — И я так полагаю: не только они не взяли, а и не взять им ни в жизнь Москвы, хоть всю свою гитлерию переведи на мясо… Ходит по лесу слушок, будто город Калинин взял он, будто и еще к Москве приблизился, а тут ему: «Стой, полно, шабаш!» И к Ленинграду, говорят, будто подошел, и тут ему опять: «Нет тебе дальше ходу!» Будто там он, фашист-то, теперь кровью и исходит в затяжных боях.

— Откуда знаете? — быстро спросил Николай.

У хозяина собралась на лбу целая гармошка морщин.

— Это уж вроде и не твое, парень, дело. Я у вас не спрашиваю, как вас звать, к кому с чем посланы. Сейчас, брат, паспорт не важен, сейчас надо знать, кто ты есть — честный советский человек ай стрекулист из гестапы… Ты, брат, за спиной у немцев гуляя, эти слова: «кто», да «где», да «сколько» — забудь. А то как раз от честных людей и схлопочешь себе пулю в затылок. Ты не спрашивай «откуда», а слушай. Ходит еще по лесу слушок, будто Советская Армия такую для них мясорубку завертела, что в ней сукин сын фашист весь, со всеми своими железками, перемелется.

Вот как!

Ловким ударом лесник выбил из горлышка шишку, разлил по кружкам мутную жидкость.

— За самого, что ли, выпьем, товарищи страннички? Дай ему бог здоровья и долгих лет!

Лесник привычно плеснул в рот жгучую влагу, морщины его легли вокруг рта полукружиями.

— Эх, не такую бы пакость за него пить! Ну, да успеется, фрица турнем — бог даст, белую головку за победу откроем.

Николай разом осушил свою кружку. Муся хлебнула, подавилась, закашлялась. Толя отодвинул чашку и спокойно, но твердо заявил:

— Не пью.

Лесник повел на пего повеселевшими глазами, ткнул его пальцем под ребро:

— Ишь, «не пью»… А какой же ты партизан, коли не пьешь! Лесному человеку без того нельзя. Уж не агент ли ты из гестапы? А ну, открывайся!

Язык у хозяина заметно развязался. Он кликнул женщин. Они молча вернулись в избу и принялись возиться с новой партией поспевших хлебов. Старшая тонкой лопатой ловко выхватывала из печи караваи, младшая смачивала верхнюю корку водой, а потом, перекидывая с руки на руку, несла к окну и прикрывала еловыми ветками. Делали они это привычно, умело, не обращая внимания на гостей. Видно было, что не впервой им печь такую гору хлеба и не впервой видеть в своем доме незнакомых вооруженных людей.

Придя в конце концов в отличное расположение духа, лесник решил:

— Вот что, ребята: что-то вы чешетесь очень. Должно, фашистов развели тьму, по лесам-то скитаясь. Давайте-ка я вам баньку схлопочу.

И пока, разомлев от жары, от сытости, от сухого избяного тепла и жилого уюта, путники дремали, привалясь друг к другу на скамье, лесник истопил баню, натаскал воды. Николай с Толей были приглашены помыться «по первому парку».

Увидя, что партизаны берут с собой оружие, хозяин пошутил:

— Это что ж, заместо мочалки с веником? — Но, заметив, как гости сразу насторожились, поспешил добавить: — Ладно, ладно, это я так, смеху ради! Правильно, парень, среди волков живешь — по-волчьи и выть надо. С зубами-то и на ночь не расставайся, а то самого как раз и слопают.

12

В ожидании своей очереди Муся уснула тут же, на скамье. Кто-то осторожно поднял ее голову и подложил подушку. Сквозь теплую стену сна глухо доносились женские голоса.

— Молоденькая совсем. Ишь ты, ей бы в куклы играть, а она вон по дебрям да по трущобам с оружием лазит… Мужики уж ладно, а такие-то вот на что… девчонка ж… Ох, ох, ох, времечко!..

Чья-то рука покрыла Мусю теплой шубой. Ей хотелось благодарно пожать эту руку, но не было сил пошевельнуться, и она только повела губами, думая, что говорит спасибо.

— Видать, интеллигентная. Еще школьница, наверное, — отозвался другой голос. — Вон какие воюют! Все воюют, весь народ поднялся, а вы меня не пускаете.