Золото (илл. Р. Гершаника)
Шрифт:
— Ну, признавайтесь, — спросил он резко, — где тут у вас, в банке, начальство? — Он сбросил мешок со спины, подхватил его на лету сильными руками и бережно опустил на пол. — Или все уж удрали?
Тот, что был старше, левой рукой извлек из кармана носовой платок и стал вытирать вспотевшее лицо. Забинтованная правая висела у него на перевязи. На марле бурели пятна засохшей крови.
— Виноват, вы кто будете, товарищ? — спросил он Митрофана Ильича, с трудом преодолевая одышку и, видимо, изо всех сил стараясь говорить спокойно, вежливо.
— Корецкий, старший кассир… Но отделение
Однако парень не дал ему кончить. Подняв мешок с пола, он поставил его на стол:
— Вот ты-то нам и нужен. Раз главный кассир — принимай, папаша.
Но старший едва заметным толчком локтя остановил парня, который принялся было развязывать мешок. Пытаясь изобразить на своем усталом лице вежливую улыбку, старший обратился к Митрофану Ильичу:
— Товарищ… Корецкий, ведь так я расслышал? Так уж простите, сами понимаете, в какой час встретиться привелось… Документик бы показали для верного знакомства…
Не понимая, в чем дело, Митрофан Ильич, растерянный и смущенный, полез в боковой карман. Старший из посетителей просмотрел его служебное удостоверение, протянул его молодому, тот прочитал его в свою очередь, взглядом сверил фотографию с оригиналом. И оба переглянулись.
— Ну вот и ладно, вот и отлично! — просиял старший. — Вы-то как раз нам и нужны. — И, повернувшись к молодому, распорядился: — Давай высыпай! Да поживее.
Сверкнув ослепительной, белозубой улыбкой, парень нетерпеливым движением разорвал бечевку и, перевернув мешок, приподнял его за углы. Из брезентового, густо пропитанного мазутом, черного мешка, в каких паровозные бригады возят инструмент, что похуже, сверкающим потоком хлынули на письменный стол драгоценности: кулоны, браслеты, серьги, массивные портсигары, кольца, бриллиантовые колье, старинные золотые табакерки, украшенные финифтью и каменьями, перстни. Все это, рассыпавшись по зеленому сукну, загромоздило канцелярский стол. Молодой железнодорожник еще раз дернул за концы мешка:
— Все! Пиши, папаша, расписку, что принял семнадцать килограммов золота и прочей драгоценной ерунды.
— И, будьте добры, поскорее, пожалуйста, — прижав пухлую старческую руку к борту кителя, попросил старший; и по манере надевать картуз, и по седой щеточке аккуратно подстриженных усов, и даже по пестрому носовому платку, который он то и дело прикладывал ко лбу, в нем угадывался главный кондуктор. — Очень прошу, граждане, поскорее!
Митрофан Ильич и машинистка, пораженные, стояли у стола, молча глядя на груду сокровищ, остро сверкающую разноцветными огнями: он — со страхом, она — с детским любопытством.
— Откуда это у вас? — шопотом спросила девушка.
Ей никто не ответил.
— Пиши, папаша: принял семнадцать килограммов ценностей в разных штуковинах от главного кондуктора эшелона номер ноль один восемьсот десять Иннокентьева Егора Федоровича и от помощника машиниста Черного Мирко Осиповича. И всё.
Митрофан Ильич продолжал стоять в молчаливой растерянности.
— Я не имею права принять эти ценности, — наконец проговорил он. — Отделение эвакуировано, счета закрыты.
— А для чего же тебя здесь оставили? — вспылил молодой. — Для красы? Да тебя за саботаж в военное время… — Смуглый парень угрожающе наклонился через стол к кассиру, коричневатые белки его глаз угрожающе сверкали. — Весы есть?
Уж одно то, что мешок с драгоценностями находился в здании советского банка, а у стола стоял человек, всю жизнь имевший дело с огромными денежными суммами, золотом и «прочей ерундой», казалось молодому железнодорожнику достаточной гарантией сохранности этих богатств.
— Вешай и пиши расписку! — напирал он на Митрофана Ильича.
— Да спусти ты пары, сумасшедший! — остановил его пожилой. — Уж пожалуйста, примите ценности. Нельзя нам это у себя оставить, в банк сдать велено.
— Да поймите вы: не могу я, не могу… — начал сердиться старый кассир, но вдруг обрадовано воскликнул: — Ладно, приму! А вы нас с ней возьмите в свой эшелон. Приедем в тыл, вместе все и сдадим. А?
— Как же мы вас возьмем, мил человек? Разбомбили ж ведь нас, паровоз наш разбили. А другой то ли прорвется, то ли нет: фашист уж на полотно снаряды кладет… Пропасть же все это может вместе с нами. Вот беда-то в чем. — И он с надеждой уставился на Митрофана Ильича. — Как же быть? А?
Наступило тягостное молчание. Четыре человека стояли перед грудой лежавших на столе сокровищ, не зная, как им поступить.
Вдруг Митрофан Ильич встрепенулся, в глазах его засветилась робкая надежда. Он бросился к телефону. Может быть, еще не эвакуировалось то учреждение, из которого он обычно в экстренных случаях вызывал вооруженных инкассаторов для перевозки и охраны в пути крупных банковских сумм и ценных бумаг? Может быть, их машины и люди еще в городе? Даже наверняка еще в городе! Тогда он уговорит инкассаторов немедленно вывезти ценности на восток. Как же это сразу не пришло ему в голову!
Чувствуя, как бешено колотится сердце, старший кассир снял дрожащей рукой телефонную трубку. Он страшно обрадовался, услышав знакомый шум и потрескиванье.
— Работает! — радостно вскричал он и, зажав ладонью микрофон, вкратце сообщил железнодорожникам, что он примет от них ценности, если ему пообещают, что за ними будет прислана машина с надлежащей охраной.
— Молодец, папаша! — услышал он возглас молодого.
В это мгновение до него донесся далекий знакомый голос: «Станция». Он поднял руку, призывая к молчанию, поспешно назвал номер, и номер сразу отозвался.
Кто-то устало, но спокойно спросил, откуда звонят и что надо.
— Ну, слава богу! — воскликнул Митрофан Ильич.
Он дважды повторил свою фамилию и должность, попросил немедленно выслать на машине людей для приемки очень больших ценностей, внезапно поступивших в банк. Он шепотом назвал предполагаемый вес сокровища.
В трубке удивленно крякнули. Потом сказали, что выслать инкассаторов трудно, так как бой идет уже на подступах к железнодорожной станции и все, кто мог, ушли на передовую. Митрофан Ильич снова назвал вес ценностей. На миг в трубке послышалось тяжелое дыхание. Потом голос сказал: