Золото Иссык–Куля
Шрифт:
Вот уже более пяти лет прошло, как семья Северцовых обосновалась в Петровском на постоянное жительство. Но Стрижевский не часто встречается с кем–либо из этой семьи. Их сын учится в университете в Петербурге. Сам Северцов, иногда появляясь в присутственных местах, вызывает возмущение и удивление у почтенной публики. Привыкший к жизни в диких степях и горах, он мало значения придает своему внешнему облику и одеянию.
Николай Алексеевич, высокого роста и сильно располневший за годы оседлой жизни, напоминал поднятого из спячки громадного медведя. Поверх военного мундира Северцов надевал меховую доху, что усиливало впечатление от него как от дикого зверя. На длинных, спутанных волосах смешно топорщилась чиновничья фуражка. Густая борода, закрывающая
Василий Михайлович был наслышан и о финансовых трудностях, преследующих Северцова. Имение без надлежащего надзора пришло в упадок. Большая часть доходов ушла на субсидирование путешествий, зарубежные поездки, лечение сына за границей. Несмотря на научные достижения Северцова и его признание как ученого с мировым именем, о котором с уважением говорили во всех научных кругах Европы и от которого ждали новых открытий и публикаций, в России положение стареющего ученого, а Северцову уже исполнилось 58 лет, было далеко не безоблачным. Стрижевский слышал, что Военное министерство и Императорское Географическое общество ходатайствуют о назначении Северцову пожизненной пенсии, и лично Петр Петрович Семенов–Тян–Шанский хлопочет за Николая Алексеевича. Но Василий Михайлович знал бюрократическую машину родного отечества. Сколько воды еще утечет, прежде чем желаемое станет действительностью. На все должно быть Высочайшее соизволение.
Велики заслуги Северцова в отечественной биологической, географической и геологической науках. Такого энциклопедического ума и разностороннего таланта не сыскать более по всей России, да и военные его подвиги нельзя умалить. Во время экспедиции 1864 года в составе отряда генерала Черняева, кроме научной работы, Северцову пришлось исполнять обязанности начальника штаба, составлять планы и съемки при взятии кокандской крепости Чимкент, лично водить отряд на приступ и быть парламентером, после того как двоих, выступавших до него в этой роли, Якуб–хан посадил на кол.
Колесный экипаж остановился возле дома Северцовых. Василий Михайлович вошел в еще сохранивший внешние черты роскоши двухэтажный особняк с колоннами, ажурными розетками и витыми перилами.
Старый слуга открыл дверь и проводил Стрижевского в гостиную. Василий Михайлович был поражен обилием картин, которые разноцветным ковром покрывали стены широкого коридора и просторной гостиной. Вперемежку с ними висели охотничьи трофеи Николая Алексеевича: головы оскалившихся барса и тигра, взиравших на спокойные, полные достоинства, увенчанные великолепными, массивными рогами головы архара и козерога. В разных позах застыли чучела пестрых диковинных птиц. Довершала композицию огромная птица, раскинувшая свои гигантские крылья чуть не в половину ширины гостиной.
– Великолепный экземпляр снежного грифа…
Голос человека, произнесшего эти слова, был так громок и раздался так неожиданно, что Стрижевский вздрогнул.
– Но я видывал особи и поболее этого красавца, – продолжал вошедший в гостиную, это был он сам, Северцев. – В Московском университете хранится чучело кумая, которого я и назвал грифом нивикола, то есть снежным, с размахом крыльев в 10 с половиной футов (3,2 метра), а длиной туловища 4 фута и 7 дюймов (1,39 метра). Вы представляете себе этого гиганта? Это же не меньше знаменитого кондора Южной Америки!
Стрижевскому показалось, что Северцов занял собой все свободное пространство в гостиной, настолько громоздок и огромен он был. Картавил Николай Алексеевич сильно и говорил так быстро, что проглатывал окончания слов. Василий Михайлович, привыкший к размеренной деревенской речи, не сразу уловил смысл сказанных ему слов.
– Ради Бога, извините меня за многословность, Василий Михайлович. Вы же давно у нас не были. Все нам было недосуг встретиться. Знаете, сколько трудов стоило добыть этих кумаев? Живут они очень высоко в горах, около снежных пиков. Очень осторожные. Приходилось сутками сидеть в засаде, чтобы добыть такой экземпляр. Более–менее серьезные его популяции есть только в сердце Тянь–Шаня, в Нарыне и в долине реки Ак–сай. Их нет ни на Гималаях, ни на Памире. Возможно, кумай живет в Тибете, но пока никаких сведений об этом нет.
Северцов устремил пронизывающий взгляд поверх очков на Стрижевского и надолго замолчал. Василий Михайлович знал об этой чудаковатой манере общения Николая Алексеевича. Тот, в пылу любой беседы, мог внезапно предаться размышлению над сказанной одним из собеседником фразы. Так же внезапно Северцов, после тщательного анализа и пощипывания бороды, мог выкинуть вперед руку со скрюченными пальцами и воскликнуть: «А ведь это верно!» или, наоборот, резко возразить ничего не понимающему человеку: «Нет, это вовсе не так!», хотя тема разговора могла уже смениться раз десять. Особенно людей шокировало его громкое возражение на азиатском языке: «Джок!» Василий Михайлович несколько смущено ожидал, когда Николай Алексеевич очнется от своих размышлений. Наконец Северцов вновь заметил стоящего перед ним Стирижевского:
– Бог ты мой, Василий Михайлович! Присаживайтесь, пожалуйста, на кушетку. Я велю позвать Софью Александровну. Она очень любит, когда у нас бывают гости.
Стрижевский с удивлением осматривал гостиную. То тут, то там он замечал яркие, украшенные причудливым орнаментом вещи: ковры и коврики, какие–то варварские украшения. На стене висело древнее ружье, типа мушкета. Заметив любопытствующий взгляд своего гостя, Николай Алексеевич тут же пояснил:
– Мне его подарил мой проводник по Нарыну – каракиргиз Атабек. Он из него мог на скаку или на бегу поразить любую добычу – от тигра, медведя до фазана или лисицы. Не буду хвастать, но я очень хорошо стреляю, что не один раз сослужило мне хорошую службу. Поверьте мне, стрельба из такого сорта ружья под силу лишь настоящему батырю. Представьте, что ружье надо зарядить на бегу, потом для каждого выстрела, все не останавливаясь, высечь огня на фитиль и затем вправить зажженный фитиль в курок так, чтобы он попал при спуске курка прямо на полку с порохом; вся эта мешкотная процедура потруднее на полном скаку, чем стрельба из пистонного ружья, а тот же каракиргиз убивал зверя одной пулей, вот чудеса ловкости!
– Уважаемый, Николай Алексеевич, – начал было Стрижевский, – я получил ваше приглашение и хотел бы уточнить…
Но в залу вошла хозяйка. Софья Александровна была намного моложе мужа и полной противоположностью ему: небольшого роста, изящная и со вкусом одетая. Василий Михайлович поспешил встать, приветствуя ее появление, и подошел поцеловать протянутую для приветствия ручку.
– Будьте снисходительны к чудачеству моего мужа, – мягко проговорила Софья Александровна, – для него, кроме любимой Азии и Тянь–Шаня, кажется, ничего больше на свете не существует.
– Как же дорогая Софьюшка, а вы с Алексеем? – тут же тоном обиженного ребенка возразил Северцов.
– Ради науки ты и жизнь готов положить, – с улыбкой произнесла Софья Александровна. Она распорядилась приготовить чаю и провела гостя по комнате, давая кое–какие замечания по поводу имевшихся там картин и предметов. Северцов оказался большим знатоком и ценителем живописи. В его коллекции были работы известных мастеров, с которыми он был дружен и которые сочли за высокую честь преподнести ему в дар свои работы. Кроме того, сам Северцов, как и Софья Александровна, недурно рисовал. Стены были увешаны их зарисовками азиатской природы и ее обитателей. Софья Александровна, до рождения сына, принимала участие в одной из экспедиций мужа в качестве рисовальщика живой природы. Как она сама, смеясь, рассказывала Стрижевскому, путешествия были ее тайной мечтой с детства.