Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы
Шрифт:
После беспокойного сна и раннего пробуждения Травин намеривался выспаться днем. Однако отдых пришлось отложить – за ним приехали из Академии художеств.
«Чего бы это могло значить?» – с тревогой думал Алексей, собираясь в дорогу.
Вторичный вызов после его вчерашнего скандального заявления мог означать что угодно: Травина вызвали на Совет Академии, чтобы наказать за неучтивое поведение с господами профессорами, Михайлов второй и Шебуев нажаловались вице-президенту Толстому
«А вдруг?..» – желанная мысль оборвалась.
Показались очертания Академии, и неуверенность опять взяла верх. Он, будучи совсем не суеверным, с опаской посмотрел в ту сторону, где вчера над кровлей дома висела туча, разразившаяся впоследствии грозой над городом и в кабинете ректора. Увидев на ее месте пухлое облачко, Алексей перекрестился.
– Смотрите, Василий Козьмич, пришел наш упрямец, пришел негодник, – по-актерски всплеснув руками, громко сказал Михайлов и, слегка поклонившись Травину, не меняя тона, продолжил: – Проходите, мил человек, не стесняйтесь.
– Прошу простить меня за вчерашнее поведение, – сказал простодушно Алексей, мельком бросая взгляды на Михайлова и Шебуева.
– Во-о-т, это начало разговора, – поднял вверх указательный палец Шебуев.
– Похвально, похвально, – поддержал его Михайлов. – И, – он сделал паузу, – я склонен считать, вы, наш молодой друг, изменили свое мнение относительно звезд на небе.
– Никак нет, не изменил, ваше превосходительство, – отрапортовал Травин. – Весь вечер и ночь думал и еще более в мысли своей укрепился.
– Мы вот тоже, как вы сказали, в мыслях своих укрепились, – с усмешкой сказал Михайлов.
– Тогда зачем звали? – простодушно спросил Алексей.
– Чтобы в деталях обсудить композицию плафона, – сказал с расстановкой Шебуев. – Кроме росписи купола надо подумать над украшениями вокруг его. Все это – одна композиция. И какая! – он возвысил голос. – Большая ротонда не только входит в анфиладу парадных помещений, которые определено выполнить в стиле классицизма. Она – парадный кабинет.
– Я думаю, лучше будет, если Травин на месте определится. Там он визуально оценит всю большую картину дворца. И… – Михайлов хитро улыбнулся, – возможно, скорректирует свое мнение о звездном небе, – сделав паузу, словно обдумывая, все ли он сказал, Андрей Алексеевич вдруг заявил: – Работать придется на высоте. Плафон в Большой ротонде решено выполнять не на холстах, а по штукатурке. Следует вопрос, который надо было задать в самом начале разговора: высоты не боитесь?
– С детских лет по колокольням лазил, вниз головой повисал, – прихвастнул Травин.
– Там вниз головой висеть не придется, головой будете думать, – глубокомысленно изрек Шебуев.
Во дворец Юсупова они поехали без Шебуева. Василий Козьмич на прощание полушутя-полусерьезно посоветовал Алексею меньше петушиться, а чаще присматриваться к работам мастеров декоративной живописи, учиться от таких мастеров, как Виги, Скотти, Медичи и Торичелли. Видно было, профессор остался доволен своим учеником.
От поездки в карете с Михайловым Травин ожидал всякого. Зная о тяжелом характере архитектора, он готовился выслушивать его занудные нравоучения. В лучшем случае думал, тот будет экзаменовать его. Первый же вопрос, как только они оказались в карете, ошарашил Алексея.
– Кто же эта красавица, ради которой вы были так настойчивы, отстаивая звездное небо? – спросил он тихим голосом, словно разговор затевался о каком-то таинственном деле.
– Лиза, – односложно ответил вдруг растерявшийся Травин.
– Это ничего не говорит, – все так же тихо сказал Андрей Алексеевич.
– Елизавета Ивановна Богданова, – глухим голосом ответил Алексей.
– Что это вы с такой печалью говорите о своей любимой девушке? – Михайлов недовольно заворочался на сидении.
– Я потерял ее, – начал было Травин, но оборвался, понимая, это не ответ, его объяснение выглядит глупо, по-мальчишески, и тут, неожиданно для себя, продолжил сбивчиво, горячо, то и дело посматривая на Михайлова, словно боясь, что он прервет: – Мы познакомились в Галиче. Она уехала в столицу и пропала. Точнее, у них в доме случился пожар. Да. Да. Пожар был и все погибли. Все, кроме нее. Она пропала. Я бы ее нашел. Но единственный человек, который знал адрес родителей, – ее бабушка. Она почти сразу умерла с горя.
– Интересные молодые люди нынче пошли, – вздохнул Михайлов. – Знают фамилию, имя и отчество любимого человека, подчеркиваю: любимого, и палец о палец не ударят, чтобы отыскать его. Им, видите ли, провожатый нужен. Без провожатого не туды и не сюды.
– Фамилия распространенная, – попытался было оправдаться Травин.
– Вы самому себе можете врать сколько угодно, только мне не врите. Фамилия как раз редкая для столицы, – Михайлов повысил голос, и Травин, глядя, как ходят под кожей щек желваки, испугался, а вдруг архитектор, профессор в гневе выкинет его из кареты – такой страшный вид был у Андрея Алексеевича.
Заметив пробежавший по лицу Травина испуг, Михайлов прервался, погладил молодого человека по плечу и спокойным уверенным голосом продолжил:
– Когда, говоришь, пожар был?
– В сентябре одна тысяча восемьсот восемнадцатого года, – настороженно промолвил Алексей.
– Восемнадцатого. В сентябре. А фамилия Богданов, – задумчиво произнес Андрей Алексеевич, нервно поглаживая подбородок. – Она Елизавета Ивановна. Значит, отец Иван. Иван Богданов получается. Пожар одна тысяча восемьсот восемнадцатого, сентябрь. Погоди. Погоди… Нет, – он в отчаянии махнул рукой. – То другой пожар был. Там никто не пострадал. А здесь вся семья.